В хрониках записано, что в городе несколько лет топили печи древними книгами. Какие бесценные сокровища литературы и документы истории погибли тогда!
Войны вообще тяжело отзывались на приморских городах, здесь кровь лилась часто и обильно. Не только древняя Александрия, но и город средневековых халифов не сохранился до наших дней, если не считать отдельных обломков.
В отличие от Каира, Александрия не может похвастаться шедеврами арабской архитектуры, старыми мечетями и медресе. Редко-редко покажется на фасаде дома закрытый балкон в восточном вкусе, словно стенной шкафчик, разузоренный резьбой. Зато на прямых, широких улицах Александрии многое напомнит бывалому путешественнику Италию. Особенно хороши здесь здания прошлого века: ковры плюща, белые пилястры, широкие, с частым переплетом окна, лепные фигуры, а со стороны двора галереи, радушно открытые ветрам.
Построек новейшего стиля, кубов стекла и бетона здесь мало, нет и столичных небоскребов, как в Каире. Говорят, Александрия похожа на Ленинград. Это верно лишь в самом общем смысле — там и здесь в облике еще господствует девятнадцатый век, один из плодотворнейших веков зодчества. Ленинград — северянин, Александрия— южанка. Из наших городов она ближе всего, пожалуй, к Одессе.
Верная себе до мелочей, Александрия не боится прослыть старомодной. Прошлый век дремлет в фаэтонах извозчиков, мерцает на бляшках сбруи. В припортовых кварталах улицами завладели ремесленники: одна во власти столяров, другая пылает медью, третья, отливающая серебром и дешевой позолотой, захвачена ювелирами. В их витринах — полуфунтовые серьги, подвески из пиастров, динаров и лир, которые осчастливили бы нумизмата, не будь они имитацией, усердной и простодушной. Кто покупает такие украшения? Я видел их на старых гравюрах — у гречанки из поэмы Байрона, у восточных красавиц из романов Жорж Санд.
Город мягких тонов, город, в котором хочется читать вслух стихи классиков, — такова Александрия.
Лицом она обращена к морю. Прославленная набережная тянется на двадцать с лишним километров, путеводители восхваляют ее на все лады. Море, подступающее к городу полуовалом, шумит на рифах, гулко ропщет в загородках купален. Ветер треплет полосатые тенты ресторана, занявшего скалистый мыс. К сожалению, здания на набережной новее и скучнее, чем в недрах города, зелени нет. Голая, холодноватая и несколько однообразная, она хороша лишь тем, что удивительно наполнена солнцем.
Нет, по мне лучше старые улочки и закоулки, звон каменных плит под ногами, дворики, смех кудрявых черноглазых ребятишек. На улыбку они отвечают улыбкой, доверчиво берут приезжего за руки и идут с ним. Как говорить с ними. По-арабски? По-гречески? По-турецки? Увы, не умею! Так я шел с ними в загадочном молчании и пришел… на рыбный рынок. Ребята как будто знали, что мне нужно! Под навесами клубились крепкие, настоенные запахи моря, в кадках, в тазах, на лотках глотали воздух рыбы, еще живой осьминог шевелил щупальцами. Оказывается, едят и осьминога. Креветки разных видов, крабы, каракатицы, морские черти, моллюски — урожай «фруктов моря», как образно зовут итальянцы эту диковинную живность, пищу бедноты.
Аркадами рынков, улицей-ущельем, где бьется эхо далекой кузницы в порту, где сидят на ступеньках арабы с бородами пророков и жарят на керосинках кебаб, смешивают салат, где, словно расписная шарманка, испускает бравурную музыку радиофицированный ларек с лимонадом, я выхожу на площадь. На ней — здание хлопковой биржи, в котором в течение столетия решались судьбы миллионов крестьян и батраков в Африке и в Азии. Нас ждут автобусы, но хочется побродить еще немного. Зайдем в магазин и посмотрим, что нужно у прилавка с парижскими тканями этому старому арабу в бурнусе кочевника.
Продавец показывает ему отрез шелка с моднейшим «левым» орнаментом — женские головки, ножки, щипцы для завивки и еще бог весть что. Сейчас араб помянет аллаха и отбросит греховный товар. Не допустит, чтобы его дочь надела такое платье!