У автобусной станции сгрудились синие машины, А рядом — ухабистая площадка, кое-где поросшая травой, разрытая археологами… Как она дорога нам, эта площадка с остатками колоннады. Легко представить, каким колоссом был храм Зевса, стоявший здесь. Римляне, подчинив Грецию, вывезли более ста могучих колонн— они теперь часть Рима, опора его древних зданий.
До Акрополя отсюда, кажется, рукой подать. Он как бы венчает колонны Зевса Громовержца…
И снова улица, уже необычная, таящая сокровища. Городской большак, цепочка автомобилей, полотняные козырьки магазинов. Наперерез ему тихая, совсем провинциальная улочка. Вверх и вниз, вверх и вниз бежит улочка. По ней, скрипя и покачиваясь, ползет узенький, ветхий трамвай. Торчат ветвистые телеграфные столбы. Сдержанно цветет ойокнема — не знаю, как назвать это деревце по-русски. Цветы мелкие, бело-желтые, с тонким, едва ощутимым ароматом.
Так поется в народной песне. Поэтической грустью дышит улочка, небогатая улочка, надушенная ойокнемой. Она была бы сумрачной, если бы не Акрополь, белеющий в поднебесье. И сюда брошен отблеск его вечного света.
Улочка низвергается к парку.
Пантеон Афин новейшего времени создан в парке Заппейон. На мраморных обелисках, как когда-то в древности, стоят бюсты знаменитых греков: писателей Вар-ватаса, Папаригопуло, ученых, воинов. Идешь по парку, а Акрополь все плывет в вышине, над монументами, над ойокнемой. Ваятель Фидий смотрит сюда, на труд своих потомков, как высший судья. Нелегка задача ваятеля, зодчего! Его неизбывно тревожит вопрос, достойно ли Афин то, что он сделал, устоит ли, не сгинет ли перед лицом Акрополя, в его лучах!
В живом цветении ойокнемы памятник Байрону. Прекрасный памятник! Греция венчает лавровым венком поэта, сражавшегося вместе с патриотами греками против турок. Вспоминаешь русских друзей греческого восстания— декабристов, Пушкина.
Парковая аллея идет вверх, сквозь ойокнему она выводит к зданию с колоннами. Здесь залы для выставок и концертов. В теплые вечера концерты дают на воздухе. Позади скамей, занимаемых по билетам, располагаются сотни слушателей бесплатных. Это тоже традиция древних Афин — искусство должно быть достоянием всех граждан! Антрепренеры охотно соорудили бы забор, закрыли бы летний театр для безбилетных, но нет, нельзя! Дела афинян бдительно созерцают великие предки. Сверху, с мраморного холма.
Опять я об Акрополе!..
Но что поделаешь, без Акрополя нет Афин. Видный отовсюду, он видит все: закоулки окраины, горько пропахшие нищетой, и площади центра.
Где же центр Афин?
Вот площадь Омония, средоточие банков и первоклассных магазинов. Отель имени английского короля Георга, витрина Информационного бюро США, в ней плакат — американская ракета дальнего действия. Холодный блеск неона, сдержанная, неяркая толпа. Плечистые юноши, из которых каждый второй мог бы позировать скульптору. Тонкие, худощавые гречанки, одетые не слишком броско. Волны плотных, тяжелых черных волос.
Посреди площади — фонтан, журчат две слабые струйки. Мой спутник афинянин весело смеется:
— Фонтан строили несколько лет. Фу, убожество! Зато видели бы вы, какие виллы отгрохали подрядчики. За счет фонтана! Позор, позор! И где творится такое? В Афинах!
Он скорбно разводит руками. В Афинах, у подножия Акрополя! А фонтан, монумент казнокрадству, издевательски звенит, словно считает монеты, доставшиеся ворам. Площадь с фонтаном официально считается центром столицы, но заслуживает ли она такого звания в Афинах, в городе, где возвышается Акрополь?
Может быть, центр там, где дворец короля? Но ведь дворец очень мал! Не ему затмить Акрополь!
Статный красавец часовой шагает у дворцовых ворот. Гвардеец в юбочке защитного цвета, в чулках и туфлях с фестонами, он озабоченно выделывает ружейные артикулы, не обращая внимания на туристов. Десятки фотоаппаратов наведены на гвардейца. Греческий эвзон в национальной форме!
— Ах, королевский дворец! — восклицает туристка из нашей группы. — А что в нем сейчас помещается?
Мы хохочем все, и в том числе туристка, покрасневшая от смущения.
Эвзон вскидывает винтовку со штыком. Делает поворот, кладет винтовку на плечо. К туристам он уже привык.
Знает ли он, что его прадедов воспели Пушкин и Байрон? Отцы его стояли насмерть против гитлеровцев, и этого он не может не знать. Но как он поведет себя, если власть имущие прикажут ему стрелять в афинян? Велят послать пулю в сердце Манолиса Глезоса?