Неприступной скалой громадится над нами Акрополь. В Афинах помнят утро, когда там, назло оккупантам, взвился греческий национальный флаг. Водрузил его, пробравшись опасным, полуобвалившимся подземным ходом, отважный юноша Манолис Глезос. Манолис Гле-зос, имя которого теперь в греческом королевстве опасно произносить вслух.
Так что же, найдем ли мы когда-нибудь центр Афин? Зачем искать, он всегда перед нами. Вечный Акрополь — это и есть подлинный центр греческой столицы.
Мертвые руины? — недоуменно спросит читатель. Но в том-то и дело, что Акрополь не мертв.
НА МРАМОРНОМ ХОЛМЕ
Развалин здесь в сущности нет.
Мрачное слово «развалины» тут неприложимо. Акрополь не обломки, уходящие в землю, не рухнувшие стены, поросшие кустарником, становящиеся могильным курганом. Акрополь не запустение, не гибель. Ваши подошвы скользят — поднимаясь на вершину холма, вы ступаете по голому камню. Яркий, бело-розовый мрамор пылает на солнце. Он словно светится сам по себе, изнутри.
Здания Акрополя — из того же мрамора. Они. тоже излучают свет.
Мрамор холма словно растет, вздымает колонны Парфенона, дивно расцветает лепкой капителей, кариатидами Эрехтейона. Рождается странное ощущение — Акрополь не разрушен. Он возникает!
Между тем Парфенон был воздвигнут два с половиной тысячелетия назад. Турки устроили в храме арсенал, поставили бочки с порохом, и ядро, пущенное с венецианского корабля, вызвало разрушительный взрыв. Пропали шедевры Фидия — статуя Зевса из золота и слоновой кости и такая же статуя богини Афины Парфенос, то есть Девы. В 1803 году исчезли лучшие из уцелевших скульптур.
— Их похитил лорд Элгин, — сообщает гид. Он соблюдает этикет: ведь лорды не воруют, а похищают.
Осыпалась лепка на фронтонах — рождение Афины, спор Афины с Посейдоном из-за обладания областью Аттикой. Лучше сохранилась процессия афинян, идущих на поклонение богам. Многие изваяния из Парфенона сейчас в Британском музее, лорд Элгин «уступил» ему, как дипломатично выражается наш гид, краденые сокровища за изрядное количество фунтов стерлингов. И в других музеях Западной Европы есть частицы разграбленного Парфенона.
История была жестока к нему. И все же перед вами не руины! Мощные колонны стоят могуче, стоят навечно. Пусть нет свода — его заменяет небо Эллады — вы не видите изъянов, схватываете целое. Таково волшебство классических творений — утраченное, уничтоженное дополняется воображением.
Парфенон живет. Поныне он служит мерилом прекрасного, а творцы его участвуют в наших дерзаниях, вдохновляют, спорят. Они раскрывают нам нестареющую азбуку искусства, придуманную, быть может, в Египте строителями пирамид, продолженную здесь, в Афинах.
Вот она, гармония пропорций! Нет ни хрупкой легкости, ни давящей тяжести, изящество сочетается с силой. Кто архитектор? Блестящий, но не одинокий гений. К тому же идеалу стремились мастера разного цвета кожи: в Риме получил развитие свод, известный еще ассирийцам, зодчие Европы и арабского Востока слагали симфонии арок и куполов. В Китае простой шатер, повторенный безымянным зодчим несколько раз, дал в итоге башню-пагоду. На Цейлоне, в Анурадхапуре и Полоннаруве, блистали храмы-поэмы из граненых колонн, образцы для Зала независимости, украсившего сегодня Коломбо…
Но вернемся на Акрополь. Таким же живым, как Парфенон, вы застаете Эрехтейон, даром, что светильники в честь бога Эрехтея горели два с лишним тысячелетия назад. Шагая по обломкам мрамора, вы приближаетесь к храму, и кариатиды берут вас в плен. Прекрасные гречанки, каменные тела, излучающие как будто человеческое тепло.
Давным-давно гречанка из села Кариас, поныне известного красотой своих обитательниц, восхитила скульптора, и с тех пор утвердилась кариатида, фигура, поддерживающая карниз.
Время течет незаметно, вы зачарованы Акрополем и не сразу замечаете, что вы тут не один. Людей вокруг много, это гости из разных стран. Мы опять на магистрали туризма. Как всегда, выделяются шумливые американцы. Полицейские свистят, и я не порицаю их за это: кто-то из янки попытался захватить на память увесистый кусок колонны.
— Русские? — слышу я.
Широкоскулый парень в клетчатой рубашке протягивает нам руки. Чему он радуется?
— Я хочет… Я хочу говорить русски, — с трудом выдавливает он. — Я русски, — он бьет себя по груди. — Русски! Отец из Россия… Из Нижний Новгород…