Еще просторнее и гораздо светлее в Голубой мечети султана Ахмеда, воздвигнутой в XVI веке. Вся она — огромный фонарь со множеством окон. Каскады куполов, голубые фаянсовые плитки на стенах, затейливо узорчатые рамы повествуют о вольнодумстве султана, нарушившего каноны предков. Изнеженный потомок воинов, требовавших у аллаха «чистой воды и тени под деревом», решил затмить великолепием храм Софии. Надо сказать, что султанские зодчие превзошли византийских, мечеть Ахмеда удалась на диво. Окружают здание шесть минаретов, тоже новшество, вызвавшее гнев духовного главы — муфтии. Даже у мечети Пророка в Мекке всего четыре минарета! «Нет, шесть!» — возразил не моргнув глазом султан и немедленно погнал гонца в Мекку с приказом быстро поставить недостающие два минарета.
Пышность мечети Ахмеда, однако, не чрезмерна, ажурно-тонкие минареты перекликаются с башенками на углах основного здания, похожими на маковки русских церквей. Одной стороной мечеть выходит на площадь Атмейдан, или Мясную. Некогда здесь стояли котлы, в них варили плов для янычар — султанской гвардии.
Подслеповатые дома площади взирают на блистательный букет минаретов Голубой мечети робко и как будто со страхом. Так по крайней мере кажется приезжему, когда он вызывает в памяти читанное: кровь, пролитую во имя богов властолюбия и жадности, стоны невольничьего рынка, духоту фанатизма и грубой, награбленной роскоши.
В залах старого дворца султанов — Топ-Капы — искрящиеся горы сокровищ. И хотя рубины, аметисты, топазы на золотых рукоятках сабель, на седлах, на шлемах подлинные, — все это кажется дешевым, театральным реквизитом, такой потерей вкуса и меры страдали деспоты Оттоманской Порты.
Дворец Топ-Капы — в сущности городок. В отдельном здании размещался гарем, тут две сотни комнат, двадцать обширных залов, десятки бассейнов. Султан Ибрагим провел здесь, среди одалисок, почти все свои дни. Он оставил двести детей.
— Единственное, что он сделал для Турции, — с усмешкой говорят стамбульцы.
Вот уже четыре десятилетия, как гарем заполнен многоязычными полчищами туристов. Давно умер последний султанский евнух, автор мемуаров, которые поныне дают доход книжным дельцам. Чередование самодержцев оборвано народом, победные знамена Ататюрка возвестили обновление Турции, торжество прав человека.
Однако этот вешний поток заглох, остановился. Ловкие демагоги и стяжатели, взявшие лозунги демократии для прикрытия, надолго пустили его в узкие, темные каналы. Вот почему в Стамбуле, на его расхлябанных, ухабистых, неметеных улицах, приезжего преследует странное ощущение.
Да точно ли умерла султанская Турция? Вот-вот загрохочет по мостовой кортеж монарха, сопровождаемый янычарами… Видение навязчиво, я стараюсь отделаться от него.
Может быть, всему виной покой Топ-Капы, расшитые самоцветами одежды и парадная сбруя, сияющая под стеклом?
Флаги на фасадах, воинский патруль напоминают о вчерашних событиях, потрясших страну. Вот бы побеседовать с теми дорожными рабочими, которые закусывают на обочине каштанами и хлебом! Но это невозможно.
Бульвар Ататюрка — тощая зелень, два ряда ветхих зданий — сутуло ныряет под горделивую арку византийского виадука. Еще минут десять хода — и мы за стеной Стамбула. Тут чирикают птицы, весело зеленеет трава, белеют ромашки. Город кончился, за свою долгую жизнь он так и не нашел в себе сил перейти рубежи, проведенные еще византийцами.
«Истанбул», — написано на дорожном указателе, у древних ворот, сложенных из многопудовых глыб.
Огибая город, мы едем к Босфору, затем по набережной, а слева тянется, зияя проломами и воронками, византийская стена — работа гигантов. Она так толста, что многие стамбульцы проделали в ней пещеры и поселились в них. Там и тут чернеют окошки врезанных в стену жилищ.
Мы у причала. Программа экскурсии исчерпана.
…Теплоход рассекает свинцовую воду Босфора. На холмистых зеленых берегах — селения, спадающие уступами, нарядные виллы посольств, турецкой чиновной и денежной знати. Кирпичные гаражи, похожие на форты, холеные сады, золотые прожилки дорожек, бегущих к узорчатым беседкам, купальни, яхты.
На вершину холма змейкой вползла старинная стена, прищурилась амбразурами круглая, зубчатая башня, Босфор сузился, вот-вот сомкнутся две части света, разорванные здесь силами земли. Но нет, берега расходятся опять. За мысом вековые деревья парка, теннисный корт, опрятное здание пансиона. В его широких окнах гаснет киноварь заката.