И вот поди ж ты!
Никто в полку так не выставлял на смех, где только это было удобно, штатские привычки Беловича, как это делал капитан Удалеев. Никто так не подтрунивал над отсутствием у Беловича строевой выправки и командирских навыков. В лицо, пожалуй, лишь он называл Беловича не иначе как «товарищ лейтенант» — уставным обращением, к которому никак нельзя придраться. Делал это Удалеев ловко, словно бы по природной простоте и привычке следовать воинской дисциплине, будто и в мыслях не имел намерения обижать начхима, но Белович-то понимал истинный смысл нехитрой игры капитана. Знал и о его подлинном отношении к себе. Тем не менее начхим делал вид, что ни о чем том не догадывается, и держался в отношении Удалеева подчеркнуто корректно, хотя и суховато.
А яблоком раздора была Зина.
Едва ли исполнилось ей девятнадцать, когда осенью сорок третьего года пошла она в армию, и первым человеком, которого Зина спросила, как ей стать военной, оказался лейтенант Белович.
Это случилось еще вдалеке от границы, на освобожденной советской земле, в городе, где Зина жила с рождения. Два года она, прячась от немцев, только изредка показывалась на улицах, по-старушечьи перевязывалась темным платком, из-под которого поблескивали ее живые глаза на бледном от недоедания лице.
Штаб полка, тогда приданного армии, наступавшей на крайнем южном фланге фронта, вошел в город на второй день после занятия его передовыми частями.
На одной из улиц, изрытой глубокими колеями проходивших тут танков и грузовиков с пушками, еще отпугивающе пустынной, Белович и повстречался с Зиной.
Девушка остановила его, когда Владимир Акимович шел по адресу, данному ему командиром части, чтобы присмотреть квартиру, где придется заночевать, а может быть, и жить некоторое время. Доверчиво глядя в кое-как побритое с утра лицо немолодого лейтенанта, Зина спросила, как ей стать военной и уйти отсюда с Красной Армией.
Белович понимал — нужно бы ответить, что в скором времени появится здесь районный военный комиссариат, который и займется этими делами, но девушка смотрела на него с такой надеждой в глазах, что Владимир Акимович не стал ей ничего объяснять, а, позабыв на время о том, куда шел, велел Зине следовать за ним. Тут он повернул назад, повел ее к штабу полка. Возвратясь в штаб, он очень по-уставному обратился к командиру и совсем по-штатски попросил принять девушку в вольнонаемные или оформить бойцом в хозяйственную часть. Причем просил о том столь убежденно, что можно было подумать, будто знал девушку давно и готов был за нее поручиться.
Всего только и оказалось у Зины документов, что бесполезная теперь сберкнижка матери, которую та оставила, когда уходила с младшей дочкой на восток от немцев — сама Зина гостила в то время у тетки в соседнем районе, — да еще перетертое на сгибах, с бледной печатью удостоверение об окончании «без отрыва от производства» курсов сандружинниц. Паспорта не было. Паспорт забрали в немецкую комендатуру, велев за ним прийти самой. Зина не пошла — пряталась, жила без паспорта.
К радости Беловича, командир части, подумав, вошел в положение девушки. Зина была направлена в распоряжение начальника медсанслужбы полка. Ей выписали солдатскую книжку, зачислили рядовой и оставили в санчасти при штабе.
Ах, как удивительно пошла ей военная форма!
Гимнастерка, ловко перехваченная ремнем на узкой талии, плотно облегала округлые плечи и высокую девичью грудь. Собственноручно суженная и потому переставшая быть скучно-форменной юбка охватывала бедра, открывая чуть полноватые, обутые в сапоги ноги.
Совсем немного прошло времени, и щеки Зины, перестав быть бледными, к тому же еще и чуть пополнели, а, кажется, еще не знавшие помады губы и без того сделались пунцовыми. Темные и гладкие волосы, расчесанные на пробор и стянутые сзади в узел, придавали ее лицу что-то особенное, не похожее на городские женские лица.
Нет, Зина не была красавицей, не назвать ее было Аксиньей из «Тихого Дона», представлявшейся Беловичу идеалом российской красоты. И все-таки именно об Аксинье подумал он, глядя однажды на Зину, когда она, склонившись над листком бумаги, что-то там записывала. Может быть, она действительно не была красавицей, конечно же, не была, но ее свежесть и молодость, обволакивающее спокойствие агатовых ласковых глаз могли помериться привлекательностью с любой признанной красотой.