В начале лета по реке плавали вместительные пассажирские пароходы, баржи с грузом. Пристань у подножия высокого берега жила сутолочно. Дымили внизу паровозы, и слышалось лязганье буферов. Между товарными вагонами железной дороги и причалами сновали грузчики, казавшиеся сверху лилипутиками. Словно скорлупки от семечек подсолнуха, покачивались на волнах лодчонки. Река была гладкой и тихой. Волны качались от плывущих по реке пароходов. Все они были колесными, как и трудолюбивый буксир «Митя», в одиночестве таскавший паром на другой берег. Паром был тесно уставлен телегами и лошадьми. Пеший народ сидел на скамьях под навесом по краям парома. Старенький «Митя» сперва проходил дымковскую пристань на изрядном от нее расстоянии, а потом разворачивался и тянул паром к пристани против течения, чтобы точно пришвартовать его к сходням. С ротонды я завороженно наблюдал маневр бурно дымящего буксира, и мне все казалось, вот сейчас паром оторвется от буксира и поплывет себе в другую сторону по течению со всеми телегами и людишками.
Удивительная была Вятка в дни весеннего разлива. Далеко, до едва видимых вдали гребешков леса, синели ее воды. По окна стояли в воде домики Дымкова.
Само Дымково гляделось полуостровом. Правей слободы, уже будто просто на острове, среди разлившейся реки, блестели на солнце бензобаки с крышками, перевернутыми вверх воронками.
Картина весеннего разлива Вятки сохранилась в тетради из мундштучной бумаги, с которой я ходил к Демидову.
На сделанном мною так давно рисунке — простор реки, дымковские домики и бензобаки на коричневом островке. Вдали зеленой волнистой полоской протянулся лес. Мимо Дымкова буксирчик тащит паром. На переднем плане сходни, тянущиеся через железнодорожное полотно. На пристани надпись: «Гос. пароходство». За нею белый двухпалубный корабль. Пароход двухтрубный. Обе трубы его спирально дымят. На носу мачта и флаг с буквами: «СССР». Белизна корабля, видно, произвела на меня впечатление, потому что на желтоватой бумаге он выкрашен белой краской. Пароход именуется «Мартышкой». Впрочем, на другом рисунке в той же тетради другой пароходик буксирного типа также называется «Мартышкой».
К середине лета вода с заливных лугов уходила, и за рекой высоко поднималась трава. Полосами и будто коврами заречные луга белели полевыми цветами, звонко краснели султанчиками конского щавеля. Летом по воскресеньям гулять за реку ездила городская публика.
Мы с Агафоновной тоже переплывали на пароме на другой берег. С собой брали корзинку с провизией, бутылки с квасом и молоком. За рекой проводили весь день.
С заречной стороны город на высоком берегу смотрелся белым красавцем. Солнце горело на маковках многочисленных куполов. Густо зеленел прибрежный парк, на правом краю которого виднелась белоколонная ротонда. В саду была еще одна ротонда, также выстроенная архитектором Витбергом. Обе эти беседки, как и чугунная решетка, и великолепный портик — вход с городской стороны, — признаны шедеврами садовой архитектуры, и Вятка всегда ими гордилась. Во второй ротонде, вместительной и чуть побольше прибрежной, по воскресеньям играл духовой оркестр. Звуки вальсов плыли над притихшей рекой и слышались в заречных далях.
Однажды светлым июньским днем в этой ротонде я увидел выставленный планер. Он оказался сделанным из легких деревянных реек, на которых крепко, как шкура на барабане, было натянуто шелковистое желтоватое полотно. Планер стоял, опустившись на хвост, и казался таким воздушным и легким, что, думалось, сейчас взлетит, станет парить в облаках, будто птица.
Мы, мальчишки, во все глаза глядели на планер, стараясь заглянуть и вовнутрь и незаметно для приставленного к нему сторожа коснуться рукой тугих, словно струны, проводков, тянущихся к рулю.
В те годы советская авиация больше была мечтой, чем жизненной реальностью. Создавались авиаклубы, и выходили журналы, посвященные летному делу. Повсюду, в том числе и в Вятке, образовывались ячейки общества «Добролет». Я с гордостью носил значок общества. На нем был изображен биплан с вертящимся пропеллером. Такой же аэропланчик тогда впервые появился на спичечных коробках. Значок этот я выменял на добрых два десятка папиросных коробок: «Зенит», «Дели», «Деловые» и прочие, которые до тех пор старательно собирал. В обществе я, конечно, состоять еще не мог, но значок носил на зависть приятелям, перевинчивая его с курточки на пальто.