Машинист взглянул на кондуктора. Тот неуверенно пожал плечами — дескать, «что я могу?».
— Беги в степь, — обернувшись к вожатому, продолжал взявший на себя командование администратор. — Возвращаться по паровозному гудку. Три раза по три… Идите на гудок.
Будто бы даже счастливый причастием к событиям, парнишка по-военному вытянулся, выпалил: «Есть!» — и немедленно исчез, нырнув под вагоны. Главный махнул рукой, побежал в хвост состава. Когда поднялись в будку, машинист еще какой-то момент мялся в нерешительности, потом с отчаянием бросил: «А, была не была!» — и взялся за реверс.
Ехали молча, не глядя друг на друга. Машинист и его помощник — будто целиком занятые ходом поезда, Аркадий Павлович — уставившись взглядом в черный от угольной пыли пол будки. Они понимали, что совершали беззаконие, и убеждали себя в правоте свершенного.
Минут через десять состав затормозил у едва различимого в ночи домика обходчика. К паровозу подскочил юркий мужичонка в сплюснутой к носу кожаной фуражке, осветив свое лицо тусклым фонарем, мигая глазами, старался понять, что это за поезд и почему он тут встал.
Вместе с появившимся здесь же главным кондуктором Аркадий Павлович пошел в домик за линией. Свет электрической лампочки ударил в глаза, как только отворилась дверь в помещение. На стене в нервном звонке бился телефон. Лишь только обходчик снял трубку, услышал:
— Алло, семьсот тринадцатый?! Товаро-пассажирский прошел мимо вас?
— Тут они. Тут встали, — перепуганно отвечал обходчик. — Тут, на километре… Порожние, видать, пассажирские-то. Здесь у меня бригада, чи кто…
— Кто там у тебя? — зло спросил человек в трубке. — Они же без жезла ушли. Кто там есть?
— Скажите, начальник эшелона.
Это было чистейшей авантюрой, но опытный администратор знал — бывали случаи, когда дело спасала только авантюра, и он решился на нее.
— Ну-ка дайте ему трубку, — послышалось в телефоне.
— Да-да! Слушаю, — с поразившей главного собранностью проговорил самозваный начальник.
— Кто это? Кто вы?
— Я, — Аркадий Павлович назвал свою фамилию. — Везу особый груз в Ленинград. Приказал двинуться ввиду угрозы взрыва вагонов с толом.
— Кто вам дал на это право? — вне себя закричал человек с железнодорожного узла. — Кто дал его машинисту?! Он ушел без жезла.
— Машинист не виноват, — сухо продолжал Аркадий Павлович. — Я заставил его, пригрозил оружием. Полагаю, я был прав. Два вагона с толом, дети…
Он видел, как вытянулось лицо у главного. Обходчик замер, сложив руки по швам. В телефоне молчали. Громким показалось тиканье старых ходиков на стене. Потом трубка ожила. Тот же голос, что прежде, заявил:
— Никаких оправданий. Пойдете под трибунал. Слышите?
— Слышу. Пойду… Что делать теперь?
— Вы с пассажирами? — уже как-то спокойнее запросили со станции.
— Пассажиров собирают. Дети и женщины были отправлены мной в степь.
— Передайте машинисту — дрезина привезет жезл. Будете следовать до Чубарки. С машинистом там разберутся. Там ответите за все.
Разговор оборвался. Через несколько минут во тьме ночи трижды по три раза просигналил паровоз.
Когда с вернувшимися из степи пассажирами поезд удалялся от домика обходчика, вдали виделось зарево пожара над покинутым час назад железнодорожным узлом.
Как ни удивительно, но никто в Чубарке Аркадия Павловича не задержал и под трибунал не отдал.
Медленно продвигаясь на северо-восток, он уже привык к тому, что никому не было дела до его груза на станциях, через которые шли платформы с танками, наивно прикрытые ветками с засохшей листвой. Не до него становилось, когда спешили отправить в тыл санитарные поезда.
Приходилось проводить ночи на твердых скамьях в залах ожидания и на открытом перроне. Он тащился со своими пульманами уже дольше недели, не преодолев, кажется, и трети пути.
«Станция Ленинград» — было размашисто написано мелом на каждом из трех вагонов. Но и гордое имя города, вызывавшее у всех уважение, делу помогало мало. Каждый день слышалось: «Отправим, ждите». И он ждал, смиряясь с тем, что, опережая, шли поезда с государственным грузом, вывозимым оттуда, где ему грозила опасность.
На одном из попутных станционных базаров он продал новое, сшитое лишь к весне, габардиновое пальто. Деньги кончились. Надежды на получение где-нибудь перевода не оставалось.
Ранним утром, стоя в толпе ожидавших посадки на поезд к востоку, он из вокзального репродуктора услышал голос Сталина.
— Граждане Советского Союза, братья и сестры, — начал Сталин свою взволнованную речь. Он говорил, что враг неумолим и борьба предстоит жестокая. Требовал, чтобы там, куда вступят захватчики, не оставалось ничего. Призывал уничтожать на их пути мосты, разрушать заводы, взрывать электростанции…