— Мерзавец!.. Ах ты подлец, коммерсант!.. Ну, сволочь…
Но с Белохвостиковым произошла новая перемена. Он деланно громко засмеялся и, похлопав собеседника по плечу, выкрикнул:
— Молодец, Аркаша! Советский человек. Пошутил я, понятно, извини. Проверить тебя хотел, Так, для смеха.
В следующий миг Белохвостиков так же внезапно исчез, как появился. Потонул в густой толпе барахолки, будто его и не было, а перед Аркадием Павловичем уже стояла толстуха в серьгах и, тыча в его кольцо пальцем, спрашивала:
— Не продаете, гражданин?.. Дам хорошо.
С купленными на рынке продуктами — булкой, сычугом и бутылкой молока — он спешил на станцию. Что будет дальше с грузом и с ним самим, представлял с трудом. По пути твердил про себя: «Ах, проходимец!.. Мерзавец!.. Шутил?.. Врет, не шутил, подлец».
Путь назад всегда будто ближе. Вскоре уже, перешагивая через рельсы, он шел к длинному товарному складу, за которым в тупике стояли его пульманы. Аркадий Павлович обходил высокую платформу, и тут… То, что предстало его глазам, было убийственней встречи с Белохвостиковым, страшней всего пережитого за неделю. Рельсы тупика были свободны. Пульманов не было.
Главный администратор ленинградского театра — человек стойкого характера, редко теряющий самообладание, — опустив чемодан на шпалы, готов был заплакать. Сумасшедшие мысли замелькали в мозгу, одна неправдоподобней другой. А если Гришка?.. Если он успел с кем-то договориться и угнать вагоны?.. Да нет, невозможно. Чепуха! Какая же лезет в голову чепуха!.. Но что теперь? Что теперь?
В Харькове его арестовали.
Это произошло тогда, когда самое трудное осталось позади, когда Аркадий Павлович довел свои запломбированные вагоны до этого крупного железнодорожного узла. Лишь один из них был наискось задет пулеметной очередью. Там находились костюмы, и вряд ли они могли серьезно пострадать.
В тот навсегда оставшийся у него в памяти несчастливый день он нагнал свой груз на колхозной полуторке у следующей станции. Помогла купленная за немалые деньги водка. Надо же! Все-таки повезло, что имелись деньги от продажи кольца.
И опять. Он досаждал дежурным по перегруженным станциям. Доказывал, требовал, просил… В конце концов пульманы продвигались к Москве. Было все. Его оскорбляли. Называли трусом, который под видом проводника бежит в тыл. Говорили, что вагоны лишь предлог, чтобы забраться куда-нибудь в Ташкент и отсидеться — пусть воюют другие. Он не отвечал на заведомо несправедливые слова. Глядя в упор на обидчика, кивал головой и четко произносил: «Да, так… Да, да!» — но с таким сарказмом, что тому становилось не по себе. Глумлению приходил конец.
До Харькова, куда вагоны пришли с юга, ехал и на той же тормозной площадке, и по соседству, в набитых до отказа пассажирских купе. На некогда великолепно выглаженных Лидией Романовной брюках не осталось и следа складок. Светлый костюм был весь в пятнах самого различного происхождения.
По прибытии на сортировочную ему предложили пройти к какому-то начальнику из Москвы, который проверял движение всех грузов и давал право на их дальнейший путь. Удивило Аркадия Павловича, что повел его вооруженный боец железнодорожных войск.
В одной из комнат станционного здания за столом, на котором стояли два обыкновенных телефона и аппарат полевой связи, что-то писал человек в полувоенном костюме и фуражке из материала защитного цвета, какие любили носить ответственные товарищи. Боец положил перед ним документы администратора и, дождавшись кивка начальника, вышел.
Не поднимая головы, сидевший за столом придвинул к себе бумаги, но в это время зазвонил телефон. Взяв трубку, московский начальник мельком взглянул на Аркадия Павловича, но сесть ему не предложил.
Разговор по телефону был отрывочным, приказного характера.
— Да, так!.. Направляйте!.. Нет, нет, пока задержите… Да, немедленно… Заставим!.. — бросил в трубку человек в защитном. Был он немолод, с гладко выбритым лицом сероватого оттенка. Жесткие складки лежали по сторонам рта, плотно сжимаемого после каждого сказанного слова.
Аркадий Павлович оглядел помещение с единственным столом и стульями вдоль стен, с портретом Дзержинского в тяжелой деревянной раме за креслом начальника и стал догадываться о том, куда его привели.
Отдав последнее приказание, сидевший за столом положил трубку и принялся бегло просматривать листки — спутники театрального груза. Потом он поднял голову и, пристально глядя на администратора, спросил!