— Вот и я без доверенных мне документов не могу явиться.
Что ты с ним будешь толковать, такой формалист!
— Извиняюсь, вы кем до войны работали? — спрашиваю.
— А разве это имеет какое-то значение? Что же, пожалуйста, бухгалтером.
— Спасибо, — отвечаю ему. — Больше вопросов не имею.
Тут этот самый Сидоркин в наш разговор встрял:
— Если вы, товарищ старший лейтенант, боитесь, что вас в чем-то обвинят, так мы все, сколько тут нас есть, с полными фамилиями и рядовыми своими званиями, вам бумагу подпишем, что ящик в запечатанном виде спрятан, и вы чисты будете.
Он только побледнел, Углевич.
— Нет, — говорит, — этого не будет.
Вижу, дело принимает нехороший оборот. Встал, скомандовал дальше идти.
А мины где-то совсем близко от нас шлепаются, уже это самое «хлюп, хлюп» слышно. И не знаем, откуда, кто бьет и далеко ли наши или совсем рядом? Нервы на самом пределе. Может, мы за линией фронта? Как к своим перейдем?
Тут Сидоркин, который в это время нес ящик, притормаживает и говорит:
— Давайте мы этот сундук гранатами, чтобы вдребезги. Тогда наверняка врагу не достанется.
А из ребят кто-то еще:
— И верно, ну его! Сам не знаешь, еще себя не придется ли?..
Начфин услышал это — и к ящику. Схватил его своими худыми руками.
— Не дам! — кричит. — Если не можете дальше нести, сам один с ним пойду. Только попрошу вас, товарищ сержант, две гранаты выдать. Ящик уничтожу, когда настанет необходимость.
Потом отвел меня в сторону — и уже спокойно, а губы бледные:
— Я, товарищ Мачехин, как и вы, коммунист, и долг свой, стало быть, выполню.
Просто это так, даже душевно сказал. Глянул я на него. Вижу, человек не шутит. Взял я и сменил Сидоркина. Сам для примера спереди у носилок встал. Остальные ребята слова не сказали. А Сидоркин не унимается, подошел ко мне и эдак со смехом говорит:
— И чего у него в этом гробу? Может, денег много? Боится, оставить — судить будут. А кто в этой обстановке судить за такое станет? Города, заводы оставляем… А тут что — бумаги.
Старший лейтенант сразу же ему:
— Вы, товарищ красноармеец, зря все это говорите. В ящике ценные бумаги, а какие, я доложу кому нужно, когда на место прибудем.
Сидоркин ничего не ответил, только рукой махнул.
Солнце уже книзу. Если дотемна своих не нащупаем — ночевать нужно. Ночью пустяк с пути сбиться, к немцам угодить. В темноте и тот, кто эти места знает, потеряется.
Только я это подумал, как вдруг меж берез впереди блеснула река.
— Дон, Дон!..
Чуть ли не разом закричали. Знали мы — за Доном где-то наши. Хоть и не велика, и не больно глубока река, а все — рубеж, и значит, здесь наши насмерть должны стоять.
Увидели мы Дон, и, знаете, будто сил у нас сразу прибавилось. Кругом свистит, а у нас на душе повеселело. Подошли к реке, спустились к воде. Теперь бы только переправу, мостишко бы какой сыскать. Посылаю ребят — ищите мост или там что-нибудь.
Наверное, десяти минут не прошло, возвращается один, запыхавшись.
— Есть, — кричит, — переправа! Метров четыреста отсюда. Мост саперами налажен, возле него солдаты. Наши, я видел.
Ну, едва мы других разведчиков дождались. Наш коротыха Клепалкин по собственной инициативе ящик с носилок на плечи и бегом по берегу…
Мачехин вдруг замолчал и захлопал рукой по тумбочке, по-видимому отыскивая папиросы и спички. Мы ждали. Наконец он закурил.
— Да, только черта лысого мы успели. Метров еще двести не дотянули, а мост на наших глазах в воздух взлетел. Как увидели мы этакое зрелище, худо нам сделалось. Если уж саперы мосты взрывают, значит, наши отошли, а немец на пятках. А мины так и ложатся возле моста. Из тихого Дона только фонтаны! Будто браконьеры рыбу глушат.
— Переправляться надо. Вона как кладет! — кричит Сидоркин. — Кто переплыть не может, пускай идет к мосту, доски себе найдет.
Ребята без команды винтовки на землю, и кто гимнастерки стягивает, кто уже портянки разматывает. Только старший лейтенант стоит без движения. На меня смотрит:
— Что же с ящиком делать будем?
А кто-то прямо так:
— Своя шкура дороже. Какой тут ящик?!
Я — что мне врать теперь, — честное слово, не знал в ту минуту, что и делать. А Углевич этот:
— Плот вязать нужно. Лес есть. Вот мы ящик и переправим.
Сидоркин, уже почти голый, связывает свою амуницию:
— Новое, — говорит, — дело. Пока мы тут плот вязать будем, он нас всех перебьет и вместе с ящиком червей кормить останемся!
И вдруг, знаете, как взглянул он на Углевича, так сразу и осекся. Уж что с нашим старшим лейтенантом произошло — не знаю. Только, смотрю, кинул Сидоркин свои пожитки и как-то так, не своим голосом: