Так оно все и шло до тех пор, пока неизвестно, опять же, где и как он повстречался с Марией. Тогда Серж начал разменивать пятый десяток. Но был куда еще как хорош. С манежа больше тридцати не дашь. Словом, артист в самой форме.
Бог его знает, по какому признаку — на то он и был Дональдо — Серж увидел в Марии воздушную гимнастку. Он и эту работу знал неплохо: в юности выступал в группе воздушников. Выходит, снова потянуло ввысь, под купол. Не задумываясь, оставил он партнера и взялся готовить полет. Принялся за дело так, как умел только наш Серж…
Рассказ на какое-то время прервался. Егор Янович заинтересовался работой униформистов. Дневные репетиции закончились. В цирке ненадолго наступила послеобеденная тишина. Униформисты, сейчас совсем не эффектные, одетые по-рабочему, ровняли песок манежа, выводя граблями замысловатый узор. С минуту Егор Янович придирчиво и, как мне показалось, не совсем одобрительно наблюдал за молодыми ребятами, явно спешившими поскорее закончить свое дело, но, ничего им не сказав, продолжил:
— Да, так вот про Марию… Года на два я застрял на Востоке, ездил с моими ящиками от Иркутска до Хабаровска и из виду их потерял. Когда же судьба снова столкнула нас под одной крышей, я даже ахнул от удивления. Серж уже работал полет с ней, с Марией. Такой у них получился номер — лучше не пожелаешь. Про нее я вам уже говорил, добавлю только, что это было самое начало их участия в представлениях, но слух по циркам уже шел. Дальше — куда там! Взяли их в Москву, и там прогремели.
Это были лучшие годы в жизни нашего товарища. К тому времени манера называться на заграничный лад прошла. На афише они писались: «Мария и Сергей Донатовы». Выступали только в хороших цирках. Фамилию их печатали красной строкой, после знаменитостей, которые со своими аттракционами занимали целые отделения. Номер Донатовых не длился и десяти минут, а публика, покидая цирк, только о них и говорила.
Есть такое поверье — если человек очень счастлив, даром ему это не проходит.
Годы-то свое все-таки отсчитывали, и если Мария только расцветала и становилась все прекраснее… Знаете, что такое в нашей работе успех у публики? Это как чудесный бальзам. Ну, а наши женщины… Да что там разъяснять. Взгляните на любую, когда, провожая ее, цирк гремит аплодисментами.
Я все-таки скажу. Нельзя было не упиваться красотой полета Марии. Даже тогда, когда она делала передышку, пританцовывала на рамке, пока Серж, раскачиваясь, готовился к заключительному трюку, весь цирк любовался только ею. Да, только ею. В том-то и суть всего, что было дальше. Ведь лишь несколько лет назад они с Сержем смотрелись вместе как одно целое. Совсем недавно было так, и вдруг…
Старик слегка вздохнул.
— Наверное, вы уже догадались. Он стал тяжелеть. Как-никак приближался к концу пятого десятка, а может, и перевалил за него. Юбилеи у нас отмечают редко. Нам это ни к чему.
Что тут рассуждать — время! Попробуй-ка не замечай его! Как ни поступай, что ни предпринимай, возраст есть возраст. Не помогут никакие изнурительные тренировки, ни жизнь впроголодь, ни какой-то там особый режим. Наступает час, глядишь в зеркало — ты уже не тот. Хочешь того или нет, а прежних аполлоновых форм не видать. Живот, сколько его ни массируй, не хочет уходить под ребра, да и вообще… Трудный это час для артиста цирка. Дрессировщикам, иллюзионистам еще куда ни шло. Но гимнасту… Нет, тому от публики не скрыть ничего. Даже лысина, как бы ни был ловок акробат, для него помеха. Ну а когда начинаешь набирать в весе… Тут, считай, твоей карьере на манеже пришел конец. Цирк — искусство молодых. Постарел — на виду у публики делать нечего. Недаром же нам и пенсию решили исчислять с возраста, который у людей других профессий даже не считается зрелым. Но сколь же это бывает горьким! Еще чувствуешь, что ты не стар, лишь сделался мудрее, а здесь уже конец, пора… Настал день уступить место другому. Нелегко пережить такое, хоть тебе не грозит ни голод, ни безделье. Психологический шок, вот что тут главное. Нужно переступить барьер, за которым, может быть, пропасть. Не каждому удается сделать это спокойно.
Как-то даже с гордостью Егор Янович проговорил:
— А вот Серж Донатов переступил. В какой-то час, наверное куда раньше, чем о том подумали другие, он понял, что начинает становиться балластом.