— Принес заявку на открытие? — спросил я.
— Не было никакого открытия, — хмуро ответил Каш. — Просто штурману нашему померещились какие-то гейзеры. В общем, заблудились мы... Кириллов сегодня весь день скрывался от вас, а я не могу. Там в рапорте все сказано.
В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ
Солнце уже не показывается из-за горизонта. Наступила полярная ночь. На шестом материке она ничем не отличается от полярной ночи в Арктике, только здесь в небе нет Большой Медведицы и Полярной звезды, а луна проплывает в непривычном для нас направлении.
Лунный призрачный свет, черные тени облаков, безмолвие ледяной пустыни — все действовало угнетающе. Казалось, что солнца больше никогда не будет. В хорошую погоду небосвод играл красками полярного сияния, но таких дней было мало. Обычно мела поземка, но часто порывы ветра усиливались и переходили в шторм, после которого наши дома оказывались под толстым слоем снега. Но жизнь в Мирном не замирала. Летчики обсуждали серьезный вопрос: летать или не летать? Все, конечно, хотели летать, но каждый хорошо понимал, что в новых условиях нельзя действовать наобум. Надо было тщательно изучить обстановку и принять меры, которые гарантировали бы безопасность полетов и сохранность материальной части.
Вспоминаю одно партийное собрате. Я докладывал тогда коммунистам о трудностях, которые ждут летчиков, и о том, что члены авиационного отряда готовы пойти на риск. Товарищи горячо поддержали нас: особенно радовались ученые, которым нужно было продолжать исследования глубин Антарктиды.
После собрания экипажи самолетов собрались в летном домике. Все были довольны, решение продолжать полеты в условиях полярной ночи вселило в них еще большую веру в свои силы. А я смотрел на товарищей и думал: умные, хорошие и мужественные люди! Как все они по-государственному относятся к выполнению плана работы не только своего авиационного отряда, но и всей экспедиции.
Летчики Каш, Сорокин и Поляков слышать не хотели о консервации самолетов и разрабатывали смелые планы эксплуатации авиационной техники в невероятно трудных условиях. Их верными помощниками были бортмеханики Зайцев, Мякинкин, Мохов и Чагин. В дискуссиях о том, как летать в Антарктиде, всегда принимали активное участие радисты Меньшиков и Челышев, штурманы Морозов, Тулии и Кириллов. Они понимали, что от них во многом зависит успех работы всей экспедиции и, более того, деятельность авиационных отрядов, которые придут нам на смену.
Столы в комнатах летчиков на улице Ленина были теперь завалены картами звездного неба Антарктики, картами прибрежных районов, выполненными нашей аэрофотосъемкой, бортжурналами и дневниками, записями выработки моторесурсов и техническими актами. Штурманы изучали направление и силу ветра, перепады барометрического давления, амплитуду колебаний температур, готовили кроки ледяных аэродромов, рассчитывали маршрутные карты до Пионерской, оазиса Бангера и холмов Вестфолль, часами просиживали над астрономическими картами, рассматривая незнакомое звездное небо. Они сдружились со многими учеными экспедиции и даже стали чем-то на них похожи.
Трудности не пугали нас, а, наоборот, вызывали горячее желание преодолеть их, сделать все возможное для продолжения работы в любых, пусть даже самых сложных, условиях. Полярная ночь считается самым тяжелым временем года. История полярных исследований знает немало трагедий, разыгравшихся, главным образом, в этот период. Сколько погибло людей, сколько друзей стало врагами из-за того, что в условиях вынужденного безделья во время длительной ночи оторванные от всего мира полярные исследователи теряли душевное равновесие.
Нелегко приходится и нашим полярникам. Но и в таких условиях советские люди с большой человеческой теплотой относятся друг к другу. И это чувство локтя помогает им жить и трудиться. Ни ураганный ветер, ни сильные морозы, ни темнота полярной ночи не могли помешать работе экспедиции. Мы продолжали летать на Пионерскую, снабжая ее продовольствием и горючим.
Надо сказать, что советские самолеты первыми в Антарктике совершали ночные полеты в зимнее время; ничьим опытом мы не могли воспользоваться, и нам приходилось, как говорится, идти непроторенными тропами. Зато какой большой опыт приобрел наш отряд!
... Время бежит незаметно. Прошло уже больше полугода, как мы живем в этом суровом краю. Скучаем, конечно, по дому. За многие годы работы в полярной авиации мне нередко приходилось надолго отрываться от родных мест. Это бывало в весенние и летние месяцы, когда шла интенсивная работа по разведке льдов и проводке кораблей по Северному морскому пути. Но даже и тогда мне удавалось хоть на несколько дней прилететь домой и побыть с родными. А теперь такой возможности нет. Могу честно признаться, что вначале я не представлял, как буду так долго жить далеко от дома. Зимовать мне еще не приходилось.
«Зимовка» — определение, может быть, и не совсем правильное, полярники обижаются, когда их называют зимовщиками: «Мы ведь не зимуем, а работаем, несмотря на то, что у нас долгая полярная ночь». И они правы, эти замечательные люди, которые независимо от времени года и погоды всегда на вахте.
В Антарктиде условия жизни и работы намного тяжелее, чем в Заполярье, но закалка, которую мы получили при полетах в высоких широтах, очень нам пригодилась. Оказалось, что полярная ночь не страшна.
Мы настолько обжились на шестом континенте, что, кажется, не полгода, а многие годы живем здесь. Трудностей много, но мы их умеем преодолевать и дела у нас идут хорошо. Каждого работника авиационного отряда я знаю много лет. Сколько было пережито вместе хорошего и плохого! Были и неудачи, но у кого их не бывает?
История, которая произошла с экипажем Каша, конечно, поучительна. Алексей молодец, не стал юлить, а честно рассказал, как все произошло... И хорошо, что этот случай разобрали, ведь теперь полеты совершаются в сложнейших условиях полярной ночи.
Во время снежных бурь, когда нельзя высунуть нос на улицу, у каждого из нас все равно находится много дел Мы имеем большое хозяйство, и оно должно работать как часовой механизм. Правда, не всегда все бывает гладко, но ведь на ошибках учатся.
Я часто теперь вспоминаю мою прошлую летную жизнь далекие времена, когда я пришел в авиацию и связал свою жизнь с работой на Крайнем Севере. Меня, тогда молодого человека, влекла не только романтика летной службы; работа линейного летчика на Сибирских трассах была очень интересной. Ее можно было сравнить с работой еле допыта. Очень многое зависело от пилота, который был и штурманом, и бортмехаником, и радистом.
Мы мужали в труде, а вместе с нами гигантскими шага ми шла вперед техника. Нам нельзя было останавливаться на достигнутом, нужно было идти вперед, совершенствовать свои знания. Эти годы вспоминаешь, как хорошее время молодости.
... Несколько дней над Мирным бушует ураган, самолеты никуда лететь не могут. Я воспользовался свободным временем и решил привести в порядок свой дневник. И перелистывая страницы, я вновь увидел себя в небе Арктики.
Это было в 1935 году. Под крылом самолета проплывают нелюдимые, ощетинившиеся тайгой берега могучей красавицы Лены. Чем дальше на север, тем угрюмее природа. Трасса, по которой я летал, шла от Иркутска до Якутска и далее — к берегам Северного Ледовитого океана; она связывала центр Сибири с районами, расположенными далеко за Полярным кругом. Мы перевозили геологов, врачей и учителей в труднодоступные районы Верхоянского хребта, в поселки, разбросанные на многие сотни и тысячи километров, бывали в стойбищах оленеводов, возили почту для многих людей. Самолеты садились прямо у поселков, расположенных на реке, в горных районах, на озерах, зимой — на замерзшей тундре или гладком льду реки. Рискованно, конечно, но мы к этому привыкли. Наградой нам была та сердечность, с которой нас всегда встречали люди и на Алдане, и на Вилюе, и на Витиме, и во многих других местах.
Однажды, в конце августа, наш самолет возвращался из очередного рейса. В Олекминске, где мы сделали посадку, летчики встречного самолета передали мне записку: командир авиагруппы Галышев предлагал немедленно вылететь в Иркутск, а оттуда — в Якутск для разведки новой воздушной трассы на Колыму и Охотск.