Следствия такой тактики я наблюдал с земли, когда спустился на парашюте. После того как две пары Ме-109 расправились с нашими самолетами, потеряв при этом только один самолет, с востока прилетела пара Ил-2 и с ходу начала штурмовать танки противника. Оставшиеся там «мессеры» набросились на них и сразу сбили оба штурмовика. Через несколько минут прилетели другие два «ила», и их постигла та же участь. Вскоре надо мной пролетело звено бомбардировщиков Пе-2 и начало бомбежку. «Мессершмитты» бросились в атаку. После короткой воздушной схватки только два наших самолета ушли домой целыми.
Экипажи наших штурмовиков и бомбардировщиков вели себя геройски, вступали в неравный воздушный бой и даже объятые пламенем прорывались к танковой колонне немцев, бомбили и обстреливали ее… Но если бы мы действовали одновременно, в едином боевом порядке нанесли мощным стальным кулаком сокрушительный удар по противнику, он понес бы гораздо большие потери, а мы сохранили бы людей и технику.
Тогда я не знал причин и обстоятельств нашего тяжелого положения в воздухе. Что я мог сказать пехотным командирам в то трудное время?
И я рассказал, как самоотверженно сражается наша авиация, помогая наземным войскам сдерживать наступление превосходящих сил противника. Я рассказал, как силами почти одной авиации, ее непрерывными и мощными ударами было задержано стремительное продвижение немецких бронетанковых частей в районах Кобрина, Картуз-Березы, Бобруйска, Вильно, рассказал о вчерашней нашей работе на подступах к Рогачеву…
Глаза моих собеседников потеплели. Командиры понимали: всем трудно в эти, первые дни войны.
…Через два дня, после долгих мытарств на забитых беженцами дорогах, я добрался до Смоленска. Обросший густой щетиной, грязный и чертовски голодный, я направился прежде всего в гарнизонную столовую. Было время уборки. Приняв за попрошайку, одна из официанток выставила меня за дверь:
– Шляются здесь всякие бродяги. Но другая вскрикнула:
– Девочки, это же Коля Богданов! – Подбежала, схватила за руку и потащила к одному из столов.
Перебивая друг друга, девчата расспрашивали меня о случившемся, не забывая при этом усердно кормить всем, что нашлось на плите. Потом рассказали о гарнизонных новостях. Я узнал, что в часть возвратились Борисенко, Чумаченко, Антонов и Клебанов. Это были мои друзья, и я был очень рад, что они живы.
В санчасти мне сделали перевязку. Врач успокоил, сказав, что ранение легкое. Приободренный, я заковылял домой, надеясь встретиться с женой и сыном. Я рассчитывал, что уехавшая накануне войны к своим родителям в Тбилиси жена вернулась.
Не знал я тогда, что в это самое время моя Женя, мой верный и преданный друг, оставив на руках дедушки нашего сына, голодная, оборванная, под непрерывными бомбежками, целую неделю мечется близ Брянска из эшелона в эшелон, тщетно пытаясь пробиться к фронту, к мужу…
В авиагарнизоне от бомбардировок большие разрушения, но наш дом цел. Поднимаюсь на второй этаж, вхожу в квартиру. Никого нет, все вещи на своих местах, как я их оставил, улетая в Ельню, только выбитые взрывной волной стекла разбросаны по полу. Значит, жена не возвращалась в Смоленск. Убираю стекла, которые неприятно скрипят под ногами, раздеваюсь и ложусь в постель. Обожженные руки сильно болят, ноет рана. Пытаюсь уснуть, но ничего не выходит. Пережитое за последние дни проходит перед глазами. Не могу представить себе, что не будет рядом белокурого юного Бори Хомчановского, не будет богатыря Саши Журавского, трудолюбивого Вадима Григорьева. Сколько раз за столь короткое время мы были в таких переделках, что казалось – конец, но каждый раз, хоть и изрядно потрепанные, возвращались домой. И никогда я не видел, чтобы они дрогнули в бою, никогда не слышал в их голосе тревоги и страха. Они верили в меня, и я верил в них. Как я теперь буду без них?
…Мне часто приходилось читать, что в момент смертельной опасности перед глазами человека проходит вся его жизнь. По-моему, это выдумка людей, не сталкивавшихся с настоящей опасностью. Вспомнились мне в эту ночь несколько случаев из моей летной работы.
В Тамбовской авиашколе я обучал курсанта выводу самолета из штопора. Из-за недомогания курсант потерял сознание и намертво зажал рули управления самолетом. Машина крутила виток за витком, теряя высоту. Я не мог двинуть рулями, не имел права покинуть самолет, обречь курсанта на гибель. Только на небольшой высоте, когда до земли оставались считанные десятки метров, мне удалось преодолеть силу вращения, перегнуться через борт передней кабины, вырвать ручку управления из руки курсанта и вывести самолет из штопора.
…Тбилиси. Осточертевшие однообразные полеты по зондированию атмосферы на высотах 5000—6000 метров. На земле температура плюс тридцать, плавится асфальт. Пока облачишься в меховые комбинезон, унты, шлем с подшлемником и заберешься в тесную кабину одномоторной почтовой машины Поликарпова, нательное белье – хоть выжимай. И после этого – на высоту, где температура минус сорок. Представьте себе перепад в семьдесят градусов!
Когда «наскребешь» последние метры высоты, зуб на зуб не попадает, скорее бы на землю. Но синоптик, хотя ему тоже не теплее, просит полетать еще немного, ему нужно снять показания приборов, а на это уходит 20 – 30 минут. Снижение спиралью кажется вечностью. И однажды, не особенно подумав, на предельной высоте я ввел самолет в штопор – решил таким образом в кратчайшее время снизиться. Самолет энергично стал вертеть виток за витком, меня прижало к правому борту кабины, ноги и руки отяжелели, словно налились свинцом, стрелка высотомера стремительно пошла вниз. Считаю витки. Пятнадцать… двадцать… Хватит. Пора выводить. Ставлю рули в нужное положение, но самолет и не думает выходить из штопора. Обождем, выход из штопора с опозданием – нормальное явление. Но терпению приходит конец, земля уже угрожающе приближается. Даю полный газ мотору, отжимаю ручку управления от себя – самолет штопорит как прежде. А в задней кабине человек, доверивший тебе свою жизнь… И когда уже потеряна была надежда, самолет медленно прекратил вращение и перешел в пике. Самым трагикомичным в этом полете было то, что синоптик, летавший со мной, не понял беды, которая нас ожидала, и требовал, чтобы на зондирование летал только я: мол, Богданов меньше всех тратит времени на полет, другие летчики снижаются плавно, а Богданов «крутит так, что в глазах темнеет». При этом синоптик исходил из чисто экономических соображений: гидрометеослужба платила нам за продолжительность полета.