Проверив барограмму, командир отряда Шевченко подсчитал, что самолет сделал 40 витков штопора. Конечно же, был разбор моего полета, на котором выяснилось, что я не учел очень важного обстоятельства. В отличие от самолета П-5, на котором я раньше летал на зондирование атмосферы, у однотипного ПР-5 пассажирская кабина горбом возвышается над фюзеляжем и затеняет рули хвостового оперения. А чтобы в будущем я учитывал конструктивные особенности машин, командир отряда сделал выводы, после которых мне пришлось некоторое время лишь ходить по аэродрому и наблюдать, как летают другие.
…Рейс на Москву. Погода плохая, низкая облачность клочьями нависает над Тбилисским аэропортом, по сведениям синоптиков, Главный Кавказский и Сурамский перевалы закрыты облаками. Но лететь надо. Нужно доставить срочное письмо из ЦК компартии Грузии в ЦК ВКП(б).
Посоветовавшись с синоптиками и начальником Грузинского управления Чанкотадзе, решил лететь через Главный Кавказский хребет на Орджоникидзе, вдоль Дарьяльского ущелья и бурной Арагвы, мимо могучего седовласого Казбека.
В облаках лететь нельзя, интенсивное обледенение, нужно пробить их как можно скорее. Вся надежда на самолет, его скороподъемность. Облачаемся с бортмехаником Н. П. Осипяном в летные доспехи и – по кабинам.
Оторвавшись от земли, сразу оказались в облаках.
Набрали безопасную высоту 2000 метров, ложимся на курс в сторону Казбека, продолжаем полет с набором высоты. Высота Казбека 5047 метров, а мы должны набрать как минимум шесть тысяч. С четырех тысяч метров началось интенсивное обледенение, еле-еле набрали заданную высоту, а облака пробить так и не удалось. Стрелка указателя скорости останавливается на нуле, указатель поворота и скольжения тоже отказал. Работают лишь высотомер и креномер, в довершение ко всему мы неожиданно попали в грозу, нас начало швырять, мы стали падать… На высоте 4000 метров оказались в промежутке между слоями облачности, он послужил мне горизонтом, и я вывел самолет из беспорядочного падения. Сделал несколько пологих виражей, самолет стал сбрасывать лед, ожил указатель скорости. Запросили пеленг, оказалось, что мы где-то на линии маршрута. Снова даю полную мощность моторам – и вверх. На высоте 7000 метров ярко светит солнце. Слева вдалеке торчит из облаков макушка Казбека. По привычке отдаю ему честь…
Таких сложных, не похожих одна на другую ситуаций в моей летной практике было много. (У кого из летчиков их не было!) А страх? Был ли страх? Нет, он был спрятан где-то далеко. Было чувство опасности, которое собирало в кулак все профессиональные знания, опыт для поиска единственно верного выхода из необычной обстановки. Страху здесь нет места, и если он господствует, то человеку конец. По-моему, мужество и смелость – это умение концентрировать всю имеющуюся информацию для мгновенного выбора оптимальных действий. Я согласен с Громовым: летчик в полете должен находиться «в состоянии пистолета со взведенным курком». А уж что-либо вспоминать в эти острые мгновения просто нет времени. Потом, иногда, страх приходит, но он уже не опасен…Рано утром собираю некоторые нужные мне вещи, оставляю на всякий случай жене записку: если она вернется, пусть немедленно уезжает в Тбилиси, где сохранилась наша квартира, и живет там. Гарнизон уже эвакуирован, ей здесь делать нечего. Сам уезжаю в Ельню.
Снова в строй
Вернувшись в полк, прежде всего зашел в штабную палатку и доложил командиру полка Голованову о выполненном задании и о том, как закончился наш вылет. При докладе присутствовал начальник штаба майор Богданов.
– А вам, товарищ майор, большое спасибо за обещанное прикрытие истребителями. Лучше бы не обещали, мы бы поспешили управиться с бомбежкой…
– Мне самому обещали, – горько сказал мне начальник штаба.
– Летчик прав, Владимир Карпович, – поддержал меня Голованов, – нам следует отвечать за свои слова. Не надо зря обнадеживать летный состав. А сейчас, – сказал он, поворачиваясь ко мне, – давай лучше поговорим, как дальше воевать будем. Добиваюсь разрешения на переход к боевым действиям в ночное время…
– Беседовать с командиром полка было приятно и легко, он умел создавать такую атмосферу разговора, в которой собеседник не ощущал разницы в служебном положении, всегда имел возможность обстоятельно высказать свои мысли и мнение. Обладая исключительной памятью, он ничего не записывал, но все дельные советы и предложения использовал в практической работе.
Высокий, сухощавый, с серыми, пристально глядевшими на собеседника умными глазами, открытый и прямой, никогда не повышавший голоса на подчиненных, с достоинством державшийся с начальством – таков был наш командир полка подполковник Александр Евгеньевич Голованов, впоследствии Главный маршал авиации, командующий авиацией дальнего действия. Он как никто из командиров, в подчинении которых довелось мне служить, умел правильно оценить обстановку, безбоязненно принять ответственное решение и провести его в жизнь. Голованов прекрасно разбирался в людях, безошибочно определял их способности и деловые качества. Особенно хорошо знал он летный состав. В полку он пользовался заслуженным уважением и непререкаемым авторитетом, все мы любили его.
В заключение нашей беседы Голованов расспросил меня о самочувствии, а, отпуская, потребовал, чтобы я использовал время до получения нового самолета на лечение и отдых.