Осенью 1931 года под Витебском, в фольварке Куковячино, была открыта школа летчиков Осоавиахима. В это время я окончил рабфак и был принят в педагогический институт. Не раздумывая, я забрал из приемной комиссии института документы и подал заявление с просьбой о приеме в летную школу, куда вскоре и был зачислен учлетом.
Учеба была разбита на два этапа: осенью и зимой мы изучали теоретические предметы, весной и летом учились летать. Местом учебы были классы, ангар и аэродром. Школа была небольшой и размещалась в бывшей помещичьей усадьбе, в двухэтажном доме. В километре от нее находился полевой аэродром с двумя ангарами, в одном хранились учебные самолеты, в другом размещалась ремонтная мастерская. Штат школы был небольшим, теоретической и практической подготовкой учлетов занимались начальник школы Муратов, начальник летной части Чулошников, три летчика-инструктора и несколько техников, политмассовой работой руководил комиссар школы, старый питерский большевик Бондарев.
На первых порах мы встретились с большими трудностями. Программа учебы была напряженной до предела. Все хозяйственные работы, охрана ангаров и складов, ремонт стареньких двигателей и самолетов ложились на наши, еще не такие уж крепкие плечи.
Зима тогда выдалась суровой, с лютыми морозами, метелями. Вьюги заметали дороги, не всегда вовремя удавалось подвезти продукты из города. Бывали дни, когда с пустым желудком, в продуваемой насквозь шинели приходилось стоять в карауле или выполнять тяжелые физические работы. Часто по воскресеньям мы, комсомольцы, отправлялись на лыжах в деревни за десятки километров проводить среди крестьян агитационную работу по коллективизации сельского хозяйства.
И некоторые учлеты не выдерживали трудностей, уходили из школы.
Вскоре руководство приняло меры, облегчавшие условия нашей жизни и быта. Мы получили теплое белье и обмундирование, шерстяные свитера, часовых обеспечили овчинными тулупами и валенками, стали лучше отапливаться классы и общежития. Всему этому в большой степени способствовал наш комиссар школы Бондарев. Мы поражались его неуемной энергии, огромной трудоспособности, сердечной щедрости и простоте. Каждое утро, после построения, он проводил политинформацию. Не торопясь, обстоятельно рассказывал нам о событиях в нашей стране и во всем мире, увязывая их с жизнью школы, с нашими задачами. Когда из-за снежных заносов к шоссейной магистрали невозможно было проехать, комиссар шел в ближайший колхоз, добывал там подводы, на которых завозили нам продукты, топливо и все необходимое. В долгие зимние вечера он приходил к нам в Ленинскую комнату, много и интересно рассказывал об Октябрьской революции, гражданской войне, непосредственным участником которых он был. Его можно было видеть на заседании комсомольского бюро, среди членов редколлегии стенной газеты, в классе самоподготовки, в караульном помещении, в столовой, где он интересовался качеством пищи. Весь день проводил он в стенах школы, хотя его семья, как и семьи других руководителей, жила в городе. Высокий, широкоплечий, всегда свежевыбритый, он неизменно был одет в защитного цвета френч с подшитым белоснежным подворотничком. На груди на красной муаровой розетке был прикреплен орден Красного Знамени.
Как-то в один из зимних вечеров, когда почти все мы собрались в жарко натопленной Ленинской комнате, комиссар по дружной просьбе учлетов рассказал, за что он был награжден орденом. В числе делегатов Х съезда РКП (б) он был направлен на подавление кронштадтского мятежа в марте 1921 года. В боевых порядках наступавших ночью цепей непрерывно рвались крупнокалиберные снаряды, бойцы падали, сраженные пулями и картечью, проваливались в многочисленные полыньи, но редевшие цепи, пригибаясь ко льду, шли и шли волнами одна за другой. И вдруг одно подразделение передовой цепи дрогнуло, остановилось, бойцы один за другим легли на лед, идущие вслед за ними красноармейцы замешкались, затоптались на месте, а форты совсем рядом, штыком можно достать, медлить нельзя, иначе порыв иссякнет и всем конец… И делегат партсъезда Бондарев поднял бойцов в атаку и повел за собой. Через несколько минут атакующие цепи ворвались в город и на форты…
Комиссар Бондарев умолк, раскурил потухшую трубку и ушел. А мы еще долго, до самой вечерней поверки, горячо обсуждали, смогли бы и мы повести за собой в атаку бойцов, в обстановке, подобной той, в какой оказался Бондарев в ту ночь, под Кронштадтом?
…Время шло, настала весна. Мы сдали последние зачеты по теоретическим предметам, жить стало веселей. Теперь каждый день, разбившись по летным группам, со своими техниками, с утра до вечера мы пропадали в ангарах, изучая двухместный биплан «Авро-504» с мотором «Рено». На нем нам предстояло в скором времени летать. На самолетах этой модели интервенты и белогвардейцы воевали против молодой Красной Армии. Наши красные военлеты в 1919 году под Петрозаводском сбили один такой самолет. Авиамеханику авиаремонтного поезда С. В. Ильюшину (будущему выдающемуся авиаконструктору) поручили разобрать сбитый самолет и доставить в Москву, где с него на заводе «Дукс» сняли чертежи и по ним в дальнейшем изготовляли эти самолеты у нас. Самолеты, особенно двигатели, нашей школе достались старые, отработавшие не один ресурс. Но мы не унывали. Под руководством техников разбирали моторы, заменяли поршневые кольца, притирали прогоревшие клапана, заменяли неисправные детали и вновь собирали и устанавливали на самолеты. Привели в порядок самолеты, сняли все рули управления, сменили на них перкалевую обшивку, покрыли свежим лаком и покрасили, до блеска отмыли от касторового масла и пыли фюзеляжи и крылья. Наши «Авро», выглядевшие празднично, были исправны и полностью готовы к полетам. Ранним ясным утром мы выкатили на предангарную линейку наш небольшой, элегантный биплан. Летчик-инструктор Скорб, высокий, сильный человек в кожаном черном реглане, установил очередность полетов и занял переднюю кабину. Сзади сел старшина группы Симаков. Техник подошел к мотору, взялся за винт и с силой провернул его за лопасть: