…Начальником авиашколы китайское командование назначило генерала Вана. Меня определили к нему старшим советником по авиации.
С грехом пополам генерал набрал нужное количество кандидатов в летчики, и они приступили к занятиям. Тяжело приходилось ученикам, а учителям и того тяжелей. Многие курсанты самолета вообще никогда не видели. Изучая элементарные основы аэродинамики, они никак не могли понять, как это пропеллер может сам «ввинчиваться» в воздух и тянуть за собой такую тяжелую машину. К тому же никто из нас не говорил по-китайски, а слушатели совершенно не понимали русскую речь. Вот тогда-то нам очень пригодились приобретенные в академии навыки практического показа.
Однако китайцы пусть медленно, но все же делали первые успехи в учебе. Настал день, когда их допустили к вождению самолета. С каким упоением и восторгом они это выполняли! Прокатившись на быстрокрылой машине, курсанты собирались в кружок и начинали что-то громко обсуждать, энергично размахивая руками.
Мы поражались прилежности своих учеников. Они часами сидели на земле не шелохнувшись и слушали лекцию, забывая об обеде и отдыхе. Особенно нравились им практические занятия. К машине они относились как к живому существу, буквально боготворили ее.
Между китайцами и нами установились дружеские отношения. Они понимали, что советские люди оказывают их родине бескорыстную помощь.
В китайской армии того времени господствовала жестокая па лочная дисциплина. Солдата не считали за человека. Выходец из крестьян, он и в военной форме оставался «рабочей скотинкой», бесправным существом. Офицеры, рекрутируемые из привилегированных слоев общества, свысока относились к черни. Для них ничего не составляло до крови избить солдата или по садить его в яму, морить жарой, холодом или жаждой.
Однажды на наших глазах офицер избил будущего летчика только за то, что тот уронил котелок и якобы наделал шуму. Солдат стоял как вкопанный, не уклоняясь от ударов, а когда экзекуция кончилась, еще и поклонился офицеру «за науку». Нам очень хотелось заступиться за невинного человека, но, как говорится, со своим уставом в чужой дом не ходят.
Все это вынуждало нас с большим уважением относиться к простым людям, и они платили нам любовью. Бывало, принесут корзину яблок и от всей души угощают:
— На, ку-шай. Карашо ку-шай.
Мы старались не принимать подарков, но китайцы оби жались.
По просьбе правительства провинции нередко мы совершали
и далеко не учебные полеты, связанные с большим риском. Однажды мы со штурманом Тимофеем Мизерским отправились по неотложному делу в южную часть Синьцзяна. Погода стояла скверная. Сплошная облачность закрывала горы. Возвращаться назад уже поздно — горючего не хватит.
Стали искать обходный путь. Только через шесть часов полета заметили на вершине горы Ямашань сравнительно ровную площадку. Надо немедленно приземляться, пока ее не закрыл туман. Идем на риск, но ничего не поделаешь: парашютов у нас не было. Я сбавил скорость, рассчитываю, как бы поточнее «притереть» самолет к земле. Слева — скала, справа — пропасть, и все-таки сел. Расскажи мне сейчас что-либо подобное — не поверил бы. Высота над уровнем моря около 2 тыс. м. Сошли с Мизерским на землю и обнялись: живы остались.
Отправляю штурмана вниз, в долину. Там, километрах в семи, находится наш аэродром. Надо же дать знать о себе, да и горючее на исходе. Сам остался у самолета. Спустилась ночь, в ущельях зашумел ветер. «Вот хорошо, — подумал я. — К утру туман разгонит». Но вместе с ветром крепчал мороз. Укрылся в кабине, а согреться не могу. И есть хочется, и холод донимает. Так и просидел до рассвета, не смыкая глаз.