— Ну что стоишь, как верстовой столб? Посмотри регулировочную муфту!
Присел техник у магнето и пе знает, что предпринять. Вот, думает, первый «эксплуатационный» блин, и тот комом.
— Ну как?
Молчит техник. Снял инженер реглан, стал орудовать отверткой, случайно отстегнул крышечку («пуговку»), закрывавшую масленку.
— На, подержи!
Технарь взял «пуговку» в рот, поперхнулся и проглотил ее. Стоит ни жив ни мертв.
— Давай «пуговку»! Молчит техник.
— Давай, говорю, «пуговку»!
— Товарищ инженер, я проглотил ее. Инженер вскочил, как на пружинах, налился кровью и во всю мощь голосовых связок:
— Что?! Матчасть глотать?
На крик собрался народ.
— Вот полюбуйтесь! Он скоро магнето заглатывать будет. А где я их возьму?
Кому-то тут же прошло в голову набросать карикатуру: весь личный состав отряда канатом вытягивает «пуговку» из утробы техника по команде инженера: «Раз, два, взяли!»
До поздней ночи не затихала наша дружеская беседа.
В пасмурную погоду мы ходили в город группами пе менее трех человек, вооруженные пистолетами для самообороны в случае провокации. Ханькоу… Вытянувшийся вдоль Янцзы, он вобрал в себя нищету окраин и богатство центра, где были расположены иностранные сеттльменты. Значительная часть населения города (около 200 тыс.) жила на плаву, в джонках, которых, как и рикш, здесь было великое множество. Печально было видеть изможденных людей, с самого рождения обреченных на полунищенское существование. Река была и кормилицей, и могилой этих обездоленных тружеников.
Рикши, изнуренные тяжелой работой, толпами преследовали нас, предлагая свои услуги. Но, воспитанные в духе гуманности, и не могли прибегнуть к такому виду транспорта, за что навлекали нарекания рикш: мол, не дают заработать. Из жалости мы просто так давали им деньги. Это вызывало недовольство полицейских: рикши нарушали движение, скопом следуя за нами. А местная газета белоэмигрантов упрекала русских волонтеров в «расточительстве».
Поражало обилие нищих, которые преследовали нас на каждом шагу душераздирающими воплями. Зато колонизаторы жили привольно и богато. Советским людям странно было видеть в центре города огороженный колючей проволокой сеттльмент — государство в государстве, со своими порядками, полицией, системой пропусков. Утопающие в зелени пригороды с богатыми виллами и угодьями принадлежали чужестранцам, а не китайскому народу.
Часто у магазинов встречали нас русские юноши, по вине родителей вынужденные на чужбине влачить жалкое существование. Они были одеты в заплатанную, но чистую и отутюженную одежду, на ногах — растоптанные, но начищенные до блеска башмаки. С «достоинством» они подходили к нам и стыдливо просили: «Братец, дай, пожалуйста, на хлеб». По-человечески жалко было смотреть на этих молодых людей.
Однажды мы зашли в один из многих магазинов русского квартала. К нам сразу бросились приказчики, среди которых выделялся высокий, стройный мужчина лет 50. Он стоял немного в стороне от нас, когда обрюзгший хозяин крикнул: «Что стоите? Надо работать, князь!» А князь, сверкнув на хозяина злобными глазами, вполголоса выругался. Потом, явно обращаясь к нам, процедил сквозь зубы: «Был князь, а теперь холуй»> И, смягчившись, спросил: «Чем могу быть полезен?» В этом же магазине, в другом конце прилавка, стояли две русские девушки-близнецы лет по 17. Они были абсолютно одинаковы, различить их было невозможно. Когда мы входили в магазин, одна из них тихо сказала сестре: «Русские волонтеры». Мы подошли к ним, познакомились. Они рассказали, что родители привезли их сюда совсем маленькими, и Родину они не помнят.
— А хотели бы вернуться?
— Конечно! Мы только и думаем о России.
Когда спросили, где они учатся, с тоской ответили, что ни где не учатся, так как русских школ здесь нет. Читать и писать научили подружки, а теперь сами учат маленьких по букварю. Вот так расплачивались дети за грехи родителей.
Обитали в центральных кварталах Ханькоу и другие русские женщины, имевшие совсем иное занятие. Одна из них была вызывающе красивая блондинка лет 30. Русые волосы всегда были изящно уложены на гордо посаженной голове. Одевалась в светлые платья, плотно облегавшие точеную фигуру. Она появлялась, неожиданно, наблюдая из-за выступов зданий или через витрины магазинов.
— Молодой человек, разрешите сигарету.