Языки развязались. Спор становился все жарче.
- Бросьте, товарищи, - успокаивал Пал Палыч, - вышли бы на воздух, проветрились...
К столу подошел Хархалуп. Его крупное цыганское лицо было темным, хмурым.
Грачев подвинулся. Кто-то протянул наполненный стакан.
- Не большой я любитель спиртного, а сегодня выпью еще, - принимая стакан, глухо сказал Хархалуп. - Плохо мы воюем, ребята... Неоправданно теряем людей, машины. А почему?
- Не нужно нас по мелочам распылять на всякие пустые вылеты, дергать поменьше, - заметил Кондратюк.
- Это верно, но главное ли? А главное, по-моему, - побыстрее отказаться от предвоенных привычек. О Карманове слышали? Мой друг... Смерть его немцам так просто не пройдет. - Хархалуп залпом осушил стакан, крякнул, встал из-за стола. - Запомните, товарищи! У летчика может быть много друзей. Но те, с кем он делит все - уходит в полет, смотрит в лицо смерти, - эти должны занимать в его сердце особое место. Цените друзей, доверяйте им, деритесь за них.
* * *
Наступил пятый день войны. Утро как утро. В полях пересвистывались суслики, в высоком небе заливались безмятежные птахи, свежий ветерок, настоянный на пряных степных запахах, разгонял сонливость, но нас эта красота мало привлекала.
Из скупых газетных сообщений мы плохо представляли, что делается на других фронтах, но знали: фашисты безудержно прут на Ленинград, Минск, Житомир.
Сегодня ночью немцы переправились через Прут у Скулян, захватили плацдарм и накапливают силы. Рядом - Бельцы.
Многих тревожила неизвестность о судьбе родных и близких. Слухи ходили самые противоречивые. Кто-то где-то слышал, будто эшелон с семьями разбомбили, другие уверяли обратное - никого из города не вывозили. Начальство разводило руками, не в состоянии сообщить что-либо определенное.
Летчики были неразговорчивы. Невеселые раздумья порождали внутреннюю скованность. Длилось такое обычно до получения задания на боевой вылет, а иногда и до самого вылета, после чего лица оживали, мысли сосредоточивались на новых заботах.
Всем было ясно: противник приложит все усилия, чтоб удержать и по возможности расширить захваченное. И наземникам и авиаторам предстоял горячий денек.
Командирский "пикап" скрипнул тормозами и остановился напротив капонира, замаскированного стеблями кукурузы. Около "мига" с голубым носом скучились в ожидании летчики. Из кузова выпрыгнул Хархалуп.
- Семен Иванович, на минутку. - Командир полка приоткрыл дверцу кабины. - Задание ясно?
- Да, товарищ командир. Все будет сделано, как вы сказали.
- С вылетом не задерживайся, - майор взглянул на часы, потом на стоявших поодаль летчиков. - Время еще есть. Обговори со своими сегодняшнюю задачу. Пусть сами сообразят, как лучше. Воздушные бои всегда разнообразны. Особенно советую: обрати внимание на осмотрительность и тактические приемы врага.
- Есть!
Хархалуп откозырял и направился к своей группе. Тима Ротанов, добровольный помощник Хархалупа, встретил его по всем правилам устава.
- Почему только семь исправных самолетов? - удивился Семен Иванович, выслушав Ротанова, - чей не в порядке?
- Исправлены все восемь, товарищ командир,- раздался голос старшего техника.
Городецкий вылез из кабины и по-гусиному, вразвалку, подошел к Хархалупу.
- Просто тридцать третью воздухом недозаправили. Хархалуп остался верен двум тройкам - этот номер был у его самолета и до войны.
Семен Иванович помолчал. Легкая улыбка обнажила крепкие зубы, слегка разгладила угрюмое лицо.
- Ну, что приуныли? Не завтракали еще?
- Завтрак успеется, - отозвался Грачев.- Скажите, как там дела?
"Там" - это на фронте. Летчики ждали утешительного ответа. Что сказать этим людям, которые так напряженно ловят каждый его взгляд? Они воюют, не жалея себя, теряют товарищей. Из пятнадцати летчиков в группе осталось теперь только восемь, и еще неизвестно, кому из этих восьми доведется увидеть завтрашнее утро.
До последней минуты все верили: война будет на вражеской территории, малой кровью. А пока получается наоборот. Хорошо известно, что враг несет огромные потери, но он еще яростнее рвется в глубь страны.
Хархалуп твердо знал, что существует некая психологическая грань, перейдя которую иные люди могут потерять веру в свои силы. Конечно, не все и не сразу. Но достаточно одной капельке набухнуть и скатиться в противоположном направлении, как по ее следу потечет другая. Этого не следует допускать. И это самое трудное. Война есть война. Словесной шелухой, хвалебными гимнами тут не прикроешься. Что им сказать? Чтобы защищали Родину? Это они и сами знают. Чтобы не боялись смерти? Они ее боялись, так же как и он. Нет, нужно другое. Он, как командир, обязан не допустить, чтобы отдельные капельки неуверенности, превратились в ручей и захлестнули летчиков, породили ощущение беспомощности перед врагом.
Хархалуп подозвал Городецкого:
- Николай Павлович! Сколько, говоришь, исправных самолетов?
- Товарищ командир, я же докладывал: исправны все восемь, но...
- Так это же сила, друзья! А ну-ка, садитесь поближе.
И первым опустился на моторный чехол.
- ...Но после первого вылета, - продолжал Городецкий, - все будут неисправными. Нет воздуха. Привезли по одному баллону на звено.
- Присаживайся, душа промасленная, будет воздух. На лицах появились улыбки. Хархалуп смотрел спокойно, уверенно. Взъерошил волосы.
- Мой дед рассказывал- его прадед чистейший был хохол, из-под Полтавы; так он на ворованных лошадях за шведами до самой Румынии гнался. Хотел у шведского короля скакуна прихватить. Да так и осел на всю жизнь в Приднестровье. А вот отец деда - тот уже прожженный цыган - за Наполеоном скакал чуть ли не до Берлина.
- На чьих же лошадях? - рассмеялся кто-то.
- Конечно, не на собственных!- Хархалуп состроил такую гримасу, что все прыснули.
Неподалеку заработал на полную мощность мотор. Кто-то с дотошной пунктуальностью проверял его работу на всех режимах. Когда гул несколько стих, Хархалуп спокойно продолжал:
- Немцы захватили небольшой плацдарм на нашем берегу. Конечно, пехота турнет их обратно. Мы же на своих истребителях должны ей помочь. Как, Яша, поможем? - обратился он к маленькому смуглому летчику.
Вопрос застиг Яшу Мемедова врасплох: слегка растерявшись, он огляделся вокруг - товарищи ждали, что он скажет, и решительно произнес:
- Я, мы все, обязательно поможем наземникам. - Мемедов смущенно улыбнулся. - Гнаться ведь будем за фашистами не на ворованных кобылах, а на своих кровных самолетах.
- Правильно, Яша!
- Молодец!
Угрюмые лица разгладились, оживились.
Хархалуп понял: теперь можно о деле.
- Вылетаем через час после взлета первой эскадрильи. Садимся в Бельцах. Оттуда будем прикрывать войска. Нагрузка большая: до семи вылетов с боями. Как, выдержите?
- Нам не привыкать... - ответил за всех Грачев. - Но как фашисты...
- Бить их будем, чтоб чертям тошно стало! А пока давайте подзаправимся. Вот и завтрак.
Прибыла подвода с завтраком. Две девушки-официантки разостлали под кустами скатерти, и летчики расположились прямо на пахучей траве.
Завтрак был неспокойным. Многие старались скрыть свое волнение за шутками и нарочито громким смехом.
Крупное лоснящееся лицо нашего доктора Козявкина приветливо улыбалось каждому, кто подходил перекусить. Он заботливо осведомлялся о самочувствии и тут же выдавал маленькие шарики "Кола".
- Как спалось, товарищ Тетерин? Все знали, что Леня любит поспать.
- Спасибо. Хорошо, Митрофан Иванович, - ответил тот. Тон был обычный, фамильярно-снисходительный, но заспанное лицо выражало живой интерес, пока доктор отсыпал из коробочки порцию "Колы". Продолжая держать подставленную ладонь, Тетерин как бы между прочим заметил: