— …
«Ну вот, хорошо…».
— …
«Правильно, молодец, помолчи, помолчи пока…».
«Да, надо бы мне заткнуться… На некоторое время. Извини…»
«Ничего, в порядке всё… До связи, или как, да?
«Угу». «Хотя нет… Постой, погоди… Меня обязательно было…м-м-м…»
«Кусать?».
«Ну… да. Кусать, стало быть… Да? Обязательно?»
«Нет, но… Вообще-то… Да — да, обязательно…»
«А почему?»
«Ну, ты бы… Умер бы ты.»
«А это не лучше? Именно для меня — не лучше было бы… умереть?»
«Нет… Для тебя… Понимаешь… Ты бы… Именно ты бы, вот… В общем, ты не туда бы попал… Как-то так.».
«В ад, что ли, да?»
«Ну, вы часто так это называете… Да. Туда…»
«Я грешник, видимо, да? Крепко плохи дела?»
«Все грешники. Люди же… И у всех — дела не так чтобы уж… хороши»
«И исключений нет?»
«Нет. Пока нет…»
«А будут?»
«Будут, куда вы денетесь…». Ему опять показалось, что она улыбается.
«Понял я. Конец связи» — и он почему-то тоже улыбнулся — в ответ…
***
Проснулся он уже ночью. Спал ли он? Видимо да, спал. С момента прекращения «разговора» он больше ничего не помнил. Значит — уснул. Что-то было не так. Ему было плохо. Ныло всё тело. Еще несколько секунд спустя он понял, что у него озноб. Колотило здорово. И еще прилично пекло… Такая вот необычная «связка» двух почти противоположных ощущений… Отвратительная и не бог весть, откуда возникшая. Он уже знал — почему-то — что дальше непременно будет еще хуже. Припомнилось и сновидение. Он — по горло в густой красной жидкости и голова, которая воздымается над «озером», от боли раскалывается на фрагменты. Озноб и жар в сновидении тоже присутствовали, ощущала их, правда, одна только голова… «Сейчас, вроде как, не так погано, как во сне… Телом это проще ощущать, чем одной башкой…»…
«Что мне делать?!»
«Молока выпей» — тут же оформилось в голове. Это не был голос вечерней собеседницы. На этот раз звук голоса был собственным — обычная мысль.
Он хотел встать. Получилось плохо: попытавшись одним движением принять привычное полусидячее положение, он понял, что сил у него для этого недостаточно. Тогда он рванул еще раз и опять — впустую… Озноб по телу почти сразу заметно усилился. Жар подступил к голове и практически одновременно с ним из глубины черепа стал «выползать» и озноб — «заколотило» теперь и голову… К тому же — вмиг заломило от боли виски — один за другим, а потом… Разламывающая боль пронизала уже всё тело — поползла сначала медренно, а затем — стремительно.
«…ть твою…».
Однако сдаваться он не стал — только простонал, тихо и протяжно, поскольку стерпеть боль у него не вышло. Больно! Почти не пытаясь расслабиться, он подал мозгу импульс на движение влево и слетел с кровати на пол. Получилось резче, чем он ожидал. Приземление было ужасным. Он закричал, но быстро умолк. «Так, я лежу…». «Что дальше?». «Доползти до холодильника»…
Он попробовал двигаться… Не тут-то было. Перевернуться со спины на живот не выходило — он словно бы прилип к полу и всё что ему оставалось — это смотреть в потолок. Он так бы и делал, если бы не боль, которая стала почему-то пульсирующей, жаля его от тупого ниспадания до пика раз в два-три мгновения — секунды… «Пики» эти — острые — раскаленные и жаляще-вкручивающие — с каждым циклом всё выше и горячее, а «спады» боли нисколько не прекращают, превращая ее всего лишь в тупую, обволакивающую и вязкую, липкую… Он вдруг перестал видеть. Миг, еще один, и еще: он снова не может не кричать, только теперь кричать не удается: боль настолько сильна, что он попросту не в силах произнести ни звука… На живот словно бы взгромоздили — нет, скорее раскатали по нему — пятисоткилограммовую плиту… Всё бы ничего (!), но «плита» начинает разогреваться и втекать в него, одновременно растягиваясь внутри тела, кромками пробивая себе путь — к груди, рукам, ногам, а потом — шее, отчего позвоночник, кажется, «вытягивается» в ровную струну, игнорируя отныне свои естественные изгибы… Так… Секунды явно отказываются походить одна на другую и спустя еще несколько мгновений он чувствует судороги: сначала — голова, шея, затем конечности — руки и ноги, до этого безвольно «вклеенные» в пол… А еще через миг-другой он почувствовал кости: теперь он точно знал, сколько у него их в скелете. Казалось, они решили пообщаться между собой теснее, чем самые близкие друзья: сначала затеяли тереться друг о друга суставными поверхностями, а затем стали попросту вонзаться одна в другую — попарно и более, пока, наконец, не впились все и одновременно во все. Сознания он не утрачивал: не шевелясь лежал с широко раскрытыми, ничего не видящими глазами. Самым ошеломляюще ужасным было то, что он отлично соображал: мыслепоток не утратил скорости и глубины, ему всё время неслись в голову самые разнообразные мысли — целиком и отдельными смыслофрагментными конструкциями — каждая такая мыслеформа жалила ничуть не хуже, а даже лучше и точнее, чем физические проявления мучений: ему хотелось тишины, однако скорость мышления и не думала замедляться, а напротив — ускорялась всё быстрее с каждой секундой, вонзая свои иглы — предложения, словосочетания, отдельные слова — чаще и чаще, и с каждым разом — глубже. «Мне конец» — понял он. Мысль эта пришла не словами, а ощущением. «Скорее бы» — постулировалось вдогонку…
Сколько всё это продолжалось — неизвестно…
Когда он в очередной раз смог видеть, холодильник с распахнутой дверцей находился от него, лежащего на полу, примерно на расстоянии вытянутой руки. Он, кажется, пришел в себя только благодаря свежести, доносящейся из продуктовой камеры… Ему дико хотелось пить. Еще он понял, что лежит на животе, а руки вытянуты вперед: ладони касаются пола, который кажется очень теплым, едва ли ни горячим. Или это он так похолодел? Холодильник по обыкновению практически пуст, если не считать десятка яиц на дверце, початого пакета молока, нескольких пакетиков с комбинированными специями, двух коробочек лапши быстрого приготовления, солонки с солью, пол-литровой бутылки подсолнечного масла и пачки сахара-рафинада.
«Бери пакет и пей! Не тяни…» — донеслось из глубины — скорее даже со дна — черепной коробки… Мысль была физически болезненной, у него сложилось впечатление, что с мозга накануне содрали внешнюю оболочку, отчего он, похоже, стал чувствителен, словно только что лопнувшая мозоль… Однако было и нечто, чему он почему-то возликовал: в голосе — внутри своего разума — он узнал знакомые тембры: с ним опять говорила его новая знакомая… «По малой нужде, что ли, отлучалась?!» — с негодованием заметил рассудок, недавно переживший такое. «Где ее носило, сволочь, а?!»
«Пей! Скорее. Если не выпьешь, секунд через пятьдесят всё это начнется по новой! И ты уже вряд ли что-либо выдержишь…» — только и «ответила» девушка.
Он протянул руку — она послушалась — и взяв пакет с молоком, губами припал к срезанному раструбу конструкции: «вдыхать» ртом жидкость абсолютно не пришлось, вместо этого молоко само устремилось в ротовую полость, как будто бы на пакет с усилием нажали. Спустя мгновение он уже держал его обеими руками. И — пил… Это не было чем-то осуществляемым посредством глотков: «пила» каждая клетка и происходило это не поступательно, как бывает при выполнении серии глотательных движений, а константно, непрерывно, словно бы он нырнул в молоко с уступа скалы, врезавшись ежеклеточно в жидкость эту с размаху, с тем лишь отличием, что это оно — молоко — в него «врезалось»… Содержимое пакета иссякло бы почти мгновенно, так, по крайней мере, ему показалось, однако допивания всё же не произошло: губы мягко «отстранило» так же внезапно, как и «притянуло» до этого четырьмя-пятью секундами ранее… Это было чем-то, напоминающим очень слабый электрический ток, правда беззвучный, а всё же характерно «кусачий»… В общей сложности он выпил граммов пятьдесят, может около ста… «Эко вот ты, а…» — решил обозначить себя ему его разум… Всё еще глядя на пакет, он вдруг почему-то возжелал читать текст на нем, начав от самого крупного, спускаясь к «мелочам»: «…хранить до…»…