- Хотят отнять добытое, - говорит штурман Ф. Клюев.
Секунда... десять... Все более отчетливым становятся очертания вражеских истребителей. "Мессершмиттов" не четыре, а гораздо больше. Силы неравные...
Ведущий нашего прикрытия мгновенно решает: оставив четверку на защиту нашего звена, в паре с ведомым смело идет в лобовую атаку на противника. Командир истребителей хорошо понимал, сколь огромно значение собранных нами разведданных. Перевожу звено в пикирование, чтобы, прижавшись к земле, уйти к линии фронта. Ведомые вместе с четверкой истребителей прикрытия следуют, как припаянные. Но противник бросает на перехват не связанную парой "яков" вторую группу. "Мессершмитты" расходятся парами, пытаясь взять нас в "клещи". Штурманы Клюев и Рудаков в отличном взаимодействии с истребителями всей мощью бортового оружия отбивают первую атаку. Затем бой с дальних дистанций переходит на короткие. Наступает критический момент: у ведомых штурманов захлебнулись пулеметы - пусты патронные ящики. Заметив это и улучив момент, когда четверка наших истребителей завязала бой с пятеркой "мессершмиттов", две другие пары атакуют ведомых в упор. И тут штурман Рудаков выхватывает ракетницу. Несколько огненно-красных шаров разрываются прямо перед носом атакующего "мессершмитта". Мгновения растерянности фашистского пилота было достаточно, чтобы левый ведомый Балакин вместе с Поляковым обстрелял "мессера" и сбил его. Второй вражеский истребитель сорвал с кабины балакинского самолета колпак. Леденящий поток морозного ветра обжег лица пилота и штурмана. Но экипаж Балакина твердо придерживается курса и своего места в строю.
На Юго-Западный фронт
Плавно бежит на взлет по великолепному покрытию Центрального аэродрома наш У-2, вызывая невеселые мысли: отныне взлетно-посадочные пробежки боевых машин не будут протекать для меня столь гладко - фронтовые аэродромы не балуют такой гладью. Послушная опытной руке пилота С. Панкратова машина поднимается ввысь. В последний раз видим панораму Москвы. Сначала слева, а после виража - справа прощально мигнули в лучах скупого зимнего солнца кремлевские купола и шпили, с которых уже снята маскировка. Идет декабрь 1942 года.
В открытой кабине холодно. Надвигаю почти до подбородка маску и предаюсь размышлениям о будущем. Для меня оно зависит от того, каков этот 39-й полк, куда меня направляют. Если б можно было опять получить 9-й и ворваться с ним в бой там, на юге!.. Да, за 9-й можно было ручаться!
Несмотря на то, что по моей просьбе пилот торопится, этот день кажется не по-зимнему длинным. Перемерзший и утомленный пассажирским бездельем, я потерял счет посадкам и взлетам, совершаемым Панкратовым лишь для заправок. Скоро надвигающиеся сумерки начали заштриховывать редкие в степях земные ориентиры. И тут Панкратов указывает наконец на околицу большого села: "Штакор!" Положив машину в вираж, летчик точно направляет самолет на небольшую полянку между кустарниками и большим красным кирпичным домом штаба 3-го смешанного авиационного корпуса. Сбавляя скорость, легкий У-2 "закозлил" на неровностях внешне совершенно гладкой площадки.
Пожилой капитан, видимо совсем недавно призванный из запаса, встретил нас у самой машины. Держась подчеркнуто по-военному - угловато, строго и чуточку картинно, капитан тем не менее запросто и крепко пожал мне руку и совсем уж по-штатски сказал:
- Генерал ждет вас, товарищ.
Командир 3-го смешанного авиакорпуса Владимир Иванович Аладинский оказался радушным человеком. Но прежде чем убедиться в этом, пришлось с трудом "форсировать" всего каких-нибудь метров сто, отделявших наш самолет от дома. Промерзшие и затекшие от длительного бездействия ноги и руки подчинялись плохо. В жарко натопленном доме меня на какой-то миг сильно бросило в сон. Генерал, поняв это состояние и не дав официально представиться, перебил меня:
- Ну, Алексей Григорьевич, давай-ка с устатку борщецом разогреемся.
Стол, вплотную придвинутый к стене, был уже накрыт на четверых. С боков подсели мой сегодняшний спутник летчик С. Панкратов и встретивший нас капитан. На столе - грубая скатерть, четыре скромных прибора и дымящаяся супница. В наступившей тишине зазвенели ложки.
- Отдыхать, тебе, подполковник, не придется,- неторопливо заговорил Аладинский.-Тридцать девятый ждет. И чем скорей ты отпустишь командира полка, тем будет лучше для дела. Да и для тебя тоже.
В последней фразе уж не осталось ни малейшего следа того хлебосольного благодушия, которым здесь попотчевали поначалу. Капитан испытующе глянул на генерала, затем, будто сочувственно, на меня. Панкратов, неожиданно подавившись, закашлялся. А генерал резковато бросил:
- Попрошу карту! - И вышел из-за стола. Капитан сноровисто распахнул на стенке занавеску и не без изящества подал указку. Все разом положили ложки и стали сосредоточенно разглядывать густое переплетение красно-синих стрел, представшее перед нами. Усмехнувшись, командир корпуса сказал:
- Не собираюсь сказать ничего такого, что способно испортить вам аппетит.
И, с минуту-другую подумав, продолжал, обращаясь ко мне:
- "Дон"... Русское слово, а пригодилось-таки немцам для названия группы армий под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна. Этими силами фашистское командование надеется восстановить свое положение на Волге. Но как Паулюс захлебывается волжской водицей, так и Манштейн хлебнет ее в нашем "тихом" Дону.
Генерал прошелся взад-вперед, и указка, проскользнув над самым моим плечом, уперлась в карту.
- Видишь, отсюда, от шолоховских Вешек, до Маныча шестьсот километров. Манштейн развернул здесь до тридцати дивизий. Дела-то у них плохие: отборные силы перемалываются в нашем котле, а манштейновские фланги в Ростовском, в частности, направлении прикрыты только что подошедшей 8-й итальянской армией. За несколько дней до твоего приезда наш Юго-Западный фронт завязал с ними ожесточенные бои. Уже сейчас ясно, что днями обязательно прорвемся на рубеж Новая Калит-ва - Беловодск - Миллерово...
Комкор сел. Положил указку рядом с ложкой и, поглядев на меня в упор, тихо, но твердо закончил:
- Сам понимаешь, работы у нашего брата полон рот. Это себе заруби, Алексей Григорьевич!.. За три дня летчики нашего корпуса совершили более тысячи боевых вылетов.
В тридцать девятом полку
На крыльце штаба авиационного корпуса много офицеров. Их взгляды обращены к околице. С трудом протискиваюсь вперед. Мороз тут же начинает щипать щеки. Степь, запорошенная искрящимся снегом, рассечена пополам дорогой, выходившей из села и поблескивавшей накатом, словно зеркальное стекло. Постепенно на околицу накатывалось нестройное глухое похрустывание. Потом появилась огромная тень. Словно змея, извивалась и медленно приближалась она к Калачу-Воронежскому.
Пленные!.. Я это понял лишь тогда, когда голова колонны поравнялась с нами, и был потрясен полной потерей этими людьми какого бы то ни было воинского вида: обросшие и исхудалые, полураздетые и полуразутые, с трясущимися руками, жадно протягивающимися к нам. В этой бесформенной толпе, которая, кажется, вовсе не нуждалась даже в редкой цепи идущих по обочинам конвоиров, царствовала чинная покорность. Гитлеровцы, хорошо различимые по сравнительно добротной форме, не составляли исключения. Их угрюмость была еще более безнадежной. В колонне пленных шли итальянцы из 8-й армии и румыны из 3-й, немцы - командиры, инструкторы и эсэсовцы из заградительных отрядов. Это была часть войск из группы армий "Дон" Манштейна, попытавшегося деблокировать 6-ю армию Паулюса в Сталинградском котле. Не выполнив задачи, Манштейн откатывался назад. На гигантском советско-германском фронте наметился исторический перелом.
Чья-то рука легла мне на плечо:
- Командир тридцать девятого?
- Так точно, - ответил я.
- Заместитель командира авиакорпуса по политчасти полковой комиссар Карачун,- представился он и, кивнув в сторону пленных, спросил: - Вошли в курс здешних дел?
- Так точно.
- В таком случае медлить нечего. Поехали. Буду представлять вас комдиву и личному составу полка.
К полуночи старенькая "эмка" доставила нас в Таловую. Командир дивизии Степан Игнатьевич Нечипоренко уже поджидал нас.