В тот же день над той же целью погиб храбрейший летчик Григорий Хуторов. Оборвалась необычайно многообещающая жизнь разностороннего человека, не только мужественного воина и волевого человека, но и чуткого сердцем поэта. Его стихи легли в основу многих песен, спетых в 39-м полку. Гриша относился к слову столь же строго, как и к боевому оружию. Хорошо помню выступление Хуторова на конференции разведчиков 17-й воздушной армии,
- Шаблон плох везде. В полете он смертельно опасен.
Зал стих. К трибуне повернулись лица. Сидящий в президиуме командующий 17-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации В. А. Судец улыбнулся, одобрительно склонил голову, и карандаш его быстро побежал по блокноту. А Григорий продолжал:
- Разведчик должен разглядеть каждую складку местности. Значит, полет должен быть бреющим. Увидел населенный пункт - знай: на подступах тебя подстерегают вражеские зенитчики. Зазеваешься ты - не прозевает смерть. Обходи населенный пункт вдоль околиц по широкой дуге. Огнем тебя не достать, а улицы, постройки и деревья тебе видать со всех сторон. Стало быть, укрытую вражескую боевую технику и живую силу засечешь точно. Сложна ориентировка на бреющем. Одному штурману она не по плечу. Стало быть, все - на помощь штурману. Командир должен вести общую ориентировку по курсу, подсказывать штурману, что досмотреть надобно, а стрелок должен ждать штурманской команды, приглядеться к тому, что убежало под хвост. Не хочешь стать легкой добычей для "мессеров" или "фоккеров" - помогай командиру: смотри вверх и вокруг. Генерал Судец прищелкнул пальцами, прошептал: - Молодчина-то какой!
Хуторов посмотрел на генерала, еле заметно улыбнулся и продолжал:
- Недавно летчик нашего полка Журавлев со штурманом Ботовым и стрелком-радистом Атражевым возвращались с задания и на обратном пути обнаружили танковый резерв противника. С пикирования они зажгли танки, попав в стоящую недалеко колонну бензозаправщиков. Редкая удача! Секрет ее прост. Экипаж действовал в хорошо изученном районе: малейшее изменение наземной обстановки не могло укрыться от его глаз.
Разведчику бомбы - не помеха, но все должно быть в разумных пределах. Побольше запас горючего - увеличиваешь дальность и время полета, больше добудешь разведданных. Больше боеприпасов к бортовому оружию- не дашь сбить себя с курса вражеским истребителям, да и наземным целям с бреющего урон нанести можешь.
Командующий воздушной армией, обернувшись, что-то говорит начальнику штаба и редактору армейской газеты. Через несколько дней выступление Григория Хуторова было напечатано в газете и положено в основу приказа по армии.
- Сейчас об этом легко рассказывать,- продолжал тогда Хуторов,- а начало было трудным. Первые разведполеты наш экипаж совершал на высоте трехсот-четырехсот метров: избегали зенитного огня противника. Но детального изучения наземной обстановки не получалось. Перешли на бреющий полет. Зенитное прикрытие населенных пунктов заставляло на подступах к ним совершать набор высоты "горкой". И вот однажды на кабрировании у населенного пункта получили зенитный снаряд в хвост. От "горок" отказались. Перешли на сплошной бреющий полет. Наши товарищи стали натыкаться на проволочные сетки. Мой экипаж был подбит над населенным пунктом организованным ружейным и пулеметным огнем. Мы тогда с трудом дотянули до своей территории, сели на "брюхо" и вывели из строя винты. Это заставило крепенько призадуматься. Теперь перешли на метод, о котором я вам рассказал.
Хуторов замолчал. С восхищением мы проводили тогда взглядом этого воина, мужеством своим собиравшего по крупице ценнейший боевой опыт.
В день гибели Канаева и Хуторова мы убедились, что оставшиеся в строю достойны памяти погибших. Через час после нашего возвращения из полета на Чугуев комсомолец сержант Петр Назарьев на бреющем полете вылетел в разведку. Мы искали аэродром "юнкерсов", мешавших продвижению наших танкистов в районе Сватово - Евсуг. Отлично владея машиной и хорошо зная район, пилот внимательно всматривался в складки местности. Вскоре он заметил следующие один за другим три "мессершмитта". Истребители проскочили поперек курса Назарьева, прямо по носу, с выпущенными шасси. "На посадочку идут",- решил Петр и положил машину на тот же курс.
Минута, другая... Впереди раскинулись две линии "Юнкерсов-88". Справа вверху - три парных патруля "мессершмиттов". Петр прижимает машину совсем вплотную к земле. Штурман шевелит губами, считая самолеты, а летчик жмет гашетки. Из-под плоскостей двух последних в правом ряду фашистских бомбардировщиков вырывается пламя. Все шесть патрулирующих истребителей противника разом сваливаются на перехват "Петлякова". Но не тут-то было! Петр смелым движением направляет самолет в дымовой хвост им же зажженного пожара и благополучно уходит прочь. Через тридцать минут наш полк полным составом обрушивает бомбовой залп по этому аэродрому. Уничтожено шесть и опрокинуто девять "юнкерсов".
С базой фашистских стервятников покончено.
Уныло урчит двигатель автомобиля. Клонит в сон. В глазах сначала ровные, подобные нотным, линейки, а затем сходящиеся и расходящиеся пучками нити. Это линии связи. Приближаемся к штабу фронта.
Генералов здесь столько, что наковыряешься на год вперед. Из прибывших я самый младший. Сразу охватывает какое-то сковывающее напряжение, но выручает знакомый голос:
- Алексей Григорьевич! Прибыл?
- Так точно, товарищ генерал.
Улыбаясь, В. И. Аладинский крепко жмет руку.
- Хорошая гадалка сказала б тебе сейчас, Федоров: "Позолоти ручку. Поведаю о больших переменах в жизни твоей".
- Что вы, товарищ генерал, тридцать девятый я не оставлю...
Разговор прерван. Подошли генерал-лейтенант авиации В. А. Судец и еще какой-то общевойсковой генерал-майор. Комкор представляет нас. Незнакомый генерал пристально разглядывает меня, а я смотрю на командарма. Я знаю его как инициатора самых гибких методов организации бомбардировочных налетов. Он разрабатывал их не только в тиши своего кабинета, но и непосредственно в небе войны. Внедрял он эти методы неутомимо.
- Тридцать девятый-то с тяжелым прошлым, похоже, покончил,- говорит Аладинский.
- Да, майор был балованный,- замечает В. А. Судец.- В Испании неплохим бойцом себя показал. Зазнался, над собой контроль потерял. О себе много думал, а к коллективу полка свысока подошел. Отсюда скука, пренебрежение дисциплиной, водка... Хороший драчун - это еще не боец и уж совсем не командир-воспитатель.
Генерал исподлобья едва заметно улыбнулся мне. А через два часа все стало ясно. Судец и Аладинский пригласили нас с комдивом Нечипоренко к себе. Тут же был и генерал-майор Александр Семенович Рогов - начальник разведотдела штаба Юго-Западного фронта. Совещание только что выслушало его обстоятельный доклад о реорганизации фронтовой разведки, необходимость которой вытекала из специального приказа Ставки Верховного Главнокомандования.
Генерал Судец обратился к нашему командиру дивизии:
- Вот что, Степан Игнатьевич! Твоя дивизия отменно поработала, но и потери ощутимые. Самолетов у вас осталось на один полк. Так вот: принято решение сформировать из полков вашей дивизии отдельный разведывательный авиаполк фронтового подчинения. На базе какого из полков двести второй бомбардировочной дивизии посоветуешь нам его организовать?
- По-моему, разведработа лучше всего в тридцать девятом поставлена.
- Это совпадает и с нашим мнением,- сказал Рогов.
- Вот, Федоров, о чем тебе гадалка могла б нагадать! - засмеялся Аладинский.
У меня же вырвался другой вопрос:
- А полковник?
- Он поможет тебе в переформировании и уйдет от нас с повышением.
Вскоре части дивизии были преобразованы в отдельный 39-й разведывательный авиаполк - ОРАП. Мне не забыть тот пасмурный, но уже совсем весенний вечер, когда полковник Нечипоренко в последний раз выступил перед личным составом. Он взволнованно говорил о лучших людях дивизии, назвал летчиков - мастеров своего дела, выбывших из строя и сидевших перед ним, и добавил: