В вышине заметались прожекторные лучи. Вот один из них остановился, словно нащупал что-то в темноте, и тут же стали видны очертания удлиненных крыльев самолета. Другие лучи высветили целую цепочку разбросанных под самым куполом ночного неба бомбардировщиков.
Сильные взрывы еще раз до основания потрясли наш корпус. Морской воздух наполнился пылью и приторной пороховой гарью. Еще один мощный взрыв. Огонь взметнулся совсем близко. Казалось, каждая бомба нацелена прямо в тебя.
Через минуту мы уже бежали в город, к штабу Черноморского флота. Пришлось петлять, огибать нежданно возникающие на пути дымящиеся развалины, миновать проходные дворы. Пыль, дым, гарь неотступно сопровождали нас. Небо над городом уже высвечено огнем зенитных батарей.
- Флот-то жив! - бросаю я на бегу.
- А город ранен,- отвечает Арсений Петрович.- По почерку узнаю работу фашистов. У них расчет не на сокрушение боевой силы, а на поражение страхом...
Вот в груде дымящегося щебня лежит Институт имени профессора Сеченова. В руины повержен и театр, из которого мы вышли несколько часов назад. Много раненых. Немало среди них женщин и детей. К госпиталям спешат машины. Отовсюду доносятся стоны.
* * *
Вечером 22 июня город жил уже по законам военного времени. На улицах патрули, отряды военных... У дома - дежурные МПВО. Ни одной световой щелочки на фасадах домов. Мелькают едва заметные блики от затемненных автомобильных фар. Мы спешим к платформе Севастополь-Товарная... У московского поезда простились - полковник вернулся в город.
Через несколько дней поезд потихоньку вползает на московскую окраину и замирает на платформе Курского вокзала. Что-то непривычное в вокзальной суете. Почти нет мужчин в штатском. Идут люди в военной одежде, одни - в ладно пригнанной и изрядно выцветшей, другие - в новой, но мешковатой, сшитой как бы на вырост. Нет встречающих. Есть лишь отъезжающие и провожающие.
Солнце над столицей яркое, небо безоблачное. Бросаются -в глаза аэростаты заграждения. Они охватили город широкими кольцами, смыкающимися где-то в невидимой дали. Слышен привычный слуху сердитый рев авиационных моторов. Вот они, "ишачки", "чайки", звеньями расходятся в разные стороны над городом. Утихший рев авиационных моторов сменяется четкой речью диктора, сообщающего очередную сводку Совинформбюро...
Наконец первый час необычных московских впечатлений позади. Сдаю чемодан в комендатуру и получаю пропуск в штаб Военно-Воздушных Сил Московского военного округа, захожу в кабинет командующего полковника Н. А. Сбытова. Он углубился в изучение моего личного дела. Потом поднял опаленные бессоницей глаза. - Так вот, товарищ майор, как и записано в предписании академии, назначим вас инспектором.
- Но, товарищ командующий, война ведь...
Полковник укоризненно покачал головой и продолжал:
- Теперь это еще более важное и сложное дело. Осваивать технику, обучать и инспектировать придется, быть может, прямо под огнем. Майор Карпенко формирует группу летчиков-ночников для обороны Москвы. Будете работать с ним...
Рано утром на одном из аэродромов между Медынью и Малоярославцем Карпенко встретил меня прямо на поле. Он был в шлемофоне, перчатки заткнуты за пояс, в левой руке распахнутый планшет. Крепко пожал руку. С минуту задумался и быстро заговорил:
- Ты вот что, товарищ майор, найди техника Фролова. Он покажет тебе "семерку". Это "Петляков-два". Ты уже летал на них?
- Всего несколько часов.
- Ничего, теперь часы быстро набирать будем...
И действительно, в тот же день мне пришлось сразу удвоить налет на этой машине.
Под крылом видны привычные штрихи московской планировки и подмосковного ландшафта. Лишь при снижениях, на виражах становилось заметно, как маскировочная раскраска исподволь начала затушевывать окраинные заводы, склады, кое-где железнодорожные станции и мосты, а в стокилометровой зоне поперек полей и садов, рассекая поселки и приусадебные участки, пролегли глубокие борозды свежевырытых окопов.
Стремительно побежали дни со своими бесконечными заботами, в которых раскрылось своеобразие поставленных перед группой задач. В двухсоткилометровой зоне из земли, бетона, дерева саперы возвели ложные цели: макеты заводов, складов, мостов, артиллерийских позиций - словом, самых разнообразных "военных объектов". За неделю ландшафт Подмосковья существенно изменился.
Это было в ночь на 11 июля 1941 года. Экипажи "Петляковых" должны были убедиться в эффективности ложных объектов.
В назначенный квадрат самолеты подошли поодиночке. Слева внизу ночной покров резко разорван сполохами пламени, отраженными черно-красными клубами плотного дыма. Это "поработал" первый эшелон нашей группы. Справа, вдоль опушки леса, навстречу набегает густое переплетение слабого света электрических ламп, отчетливо просматривающееся сверху как длинные ряды ярко освещенных цеховых окон.
И тут в наушниках раздается команда с аэродрома:
- Отбой!..
Утром разбор. Приехал полковник Н. А. Сбытов. Кроме летчиков, присутствуют представители штаба ПВО, зенитных и саперных частей.
- Результаты работы группы Карпенко можно признать удовлетворительными. Очевидно, мы в состоянии отвлечь от объектов столицы значительные силы фашистской авиации,- резюмирует командующий.
В ночь с 21 на 22 июля, ровно через месяц после начала войны, в час ночи нас подняли по тревоге. Экипажи занимают места в самолетах.
Откуда-то с запада сначала едва ощутимо, а потом все отчетливей слышится нарастающий гул моторов. Земля плотно прикрыта темнотой июльской ночи. Вверху поблескивают звезды. Вот мигнула одна, другая, и, вглядевшись до рези в глазах, с трудом различаю силуэты чужих самолетов. Но команды на взлет нет.
- Приготовиться! - наконец резко звучит в наушниках.
Поворотом ручки сбавляю громкость, как будто там, наверху, фашистские летчики могут услышать.
- Старт!
Вдогонку прошедшей волне вражеских самолетов поднимается рев моторов нашей авиагруппы. Взлетаем по одному, и через пятнадцать минут внизу замелькали еле видимые ниточки огней. На пульте вспыхивает красная лампочка, самолет чуть-чуть повело носом вверх: это пошли осветительные бомбы. Освободившись от них, энергично входим на высоту. Внизу заполыхало зарево пожара.
Минута, пять, семь... И вдруг пламя как бы разом набирает новую силу. К небу вздымаются высоченные языки, освещая утроившийся в размерах столб дыма.
- Клюнули! - сообщает штурман.
Наш "военный объект" теперь уже с усердием бомбят фашистские летчики.
А Москва лежит под щитом зенитного огня. Как ножницы, режут ночную тьму лучи прожекторов. Лишь изредка в той стороне видны вспышки взрывов. Основная сила первого удара, нацеленного фашистами на Москву, обрушилась мимо цели. Хотелось верить, что не увижу в столице той страшной картины разрушений и страданий, которая поразила меня месяц назад в Севастополе.
С каким волнением вглядывался я в привычные черты города несколько дней спустя, но ничего особенного не заметил. Палящее солнце наполняло улицы нестерпимой духотой, но с запада быстро надвигалась грозовая туча. Вот она уже охватила солнце, грянул гром, упали первые крупные капли дождя. Я бросился бегом к улице Горького. В прилегающих улицах можно было видеть разрушенные после ночных бомбардировок здания.
Из приоткрывшейся двери столовой возле площади Маяковского пахнуло запахом щей. Острый голод напомнил о себе. Я вошел. В голове длинной очереди, прямо у кассы, столпилось несколько младших лейтенантов. Они расступились, пригласив меня. Но тут из середины очереди раздался сердитый женский голос.
- Почему вы его пропускаете? Пусть в очередь встанет! Ишь, защитники... А еще летчиками зовутся. Отсиживаются где-то в сторонке, а немец Москву бомбит...
Я обернулся. Женщина лет сорока глядела на меня в упор. Бледное лицо ее покрылось лихорадочным румянцем. В сверкавших глазах не было гнева, была только боль.