5
Уже несколько дней небольшой отряд мотористов и стрелков находился в сопках, готовил самолет для перегона с места вынужденной посадки. Внимание сержантов привлекли спускавшиеся неподалеку парашютисты. Бойцы вскинули винтовки — на разноцветном, конечно, фашист, — но куполы парашютов скрылись за горой.
— За мной! — скомандовал старший группы, младший техник-лейтенант Виктор Хмара, и, закрепив лыжи, первым бросился на помощь своему летчику.
До Хмары донесся глухой щелчок пистолетного, выстрела. Он прибавил шаг и вскоре очутился на вершине сопки. Внизу тихо, никого не видно. Лавируя между деревьями и валунами, техник-лейтенант быстро скатился к берегу горной речушки и заскользил вдоль него.
— Следы! — обрадовался Хмара и еще быстрее заработал палками. Через минуту он увидел притоптанный снег, глянул в сторону и бросился к сосне, склоненной над обрывом.
— Здесь он, здесь! — донесся до Мирзоева голос Хмары, и тут же Бозор почувствовал, как сильная рука ухватила его за воротник комбинезона.
Еще минута, и Мирзоев уже сидел на снегу, окруженный товарищами. В стороне, как будто ничего не произошло, стоял Хмара, глубоко затягиваясь махоркой.
— Ты почему не стрелял в этого гада? Осечка? — допытывались механики. Вместо ответа Бозор взглянул на Хмару и попросил:
— Ичозат дихед папирос кашам! 4
Волнуясь, Мирзоев, сам того не замечая, заговорил на родном языке.
К летчику потянулись сразу несколько рук с махоркой и папиросами. Бозор закурил в первый и последний раз в жизни, прокашлялся и, бросив папиросу в снег, ответил:
— Осечка. Да, мой сегодня давал осечка, дустони азиз 5.
С тревогой и волнением наблюдали с аэродрома за воздушным боем женщины. Вот где-то далеко-далеко раздалась пулеметная очередь, тявкнула пушка. Все смолкло. Но тишина стояла недолго. Из-за сопки выскочил истребитель, мотор взревел и сразу же смолк. Машина плюхнулась в глубокий сугроб. Над истребителем поднялся столб снежной пыли. К месту посадки побежали люди, стали пробираться через сугробы пожарная и санитарная машины. Когда снег осел, все увидели летчика, который стоял в кабине, навалившись грудью на бронестекло.
— Жив, Сеня? — спросили подбежавшие друзья.
— Пощупайте, убедитесь, — ответил Блажко. — Отделался легким испугом. Хорошо бронестекло выдержало, а то просверлил бы мне фриц котелок.
У посадочного знака приземлились еще четыре машины. Таня вместе с подругами наблюдала за посадкой, но голубоглазого, смуглолицего юношу среди летчиков не увидела. Непонятная тревога закралась в сердце.
В вагоне пригородного поезда, в пути домой, Таня была задумчивой и молчаливой. Мысли ее то витали вокруг Леночки, то возвращались к тому летчику. Почему? Ведь она видела его только раз... А вот волнуется, переживает, сел он или нет. «Ну, да впрочем это понятно, наш ведь, советский», — попыталась объяснить себе смутную сердечную тревогу.
— Ты что такая грустная? — перебила ее мысли подруга. — Уж не о том ли пареньке грустишь? А он и в самом деле хорошенький.
— Полно, перестань, о Леночке я думаю.
Теперь Таня вновь перенеслась мыслями к девочке и не чаяла, когда встретится с ней. Поезд полз медленно, часто останавливался и подолгу стоял на перегонах.
ГЛАВА II
1
Боевой день утихал. Уже после захода солнца произвели последнюю посадку летчики эскадрильи Ветрова. Но штурмана Антонова с ними не было.
Все плотнее становятся сумерки. Тянутся томительные минуты ожидания. Наступила ночь. Дежурство окончено. Но все надеются, что Антонов вернется домой. Пусть пешком, но вернется. Однако из штаба Северного морского флота сообщили, что экипаж одного корабля видел, как недалеко от берега моря упал в сопки какой-то самолет, предположительно «Харрикейн».
Из дружной семьи летчиков вырван еще один товарищ. Опечаленные шли они на разбор боевого дня.
...Командный пункт, упрятанный в скалу, надежно защищен от авиационных бомб. На длинном столе под грубошерстным сукном макеты самолетов различных конструкций, в одном поршне — цветные острозачиненные карандаши, другой используется как пепельница. К стене прикреплена классная доска, напротив висит карта театра военных действий.