После странного и противоречивого для маленькой девочки процесса наконец Маркус скинул покрывало с клетки, после чего открыл дверцу и, схватив Марию за шиворот, выволок её на холодный пол. После чего поставил на колени и грубо потянул за волосы вверх, будто бы даже оторвав от земли, после чего тихим, страшно злобным и полным ко всему человечеству голосом стал вновь давить на малышку:
— Что я тебе говорил на счёт непослушания?.. Вспомни…
— Г-говорили мне про… Н-неизбежность жестокого н-наказания… — говорила, запинаясь и заикаясь, голосом, полным печали и боли, Мария.
— Угу… Ииии… Ты же помнишь, что сейчас ты должна будешь понести его?!.. — спросил он тихо, но не менее агрессивно.
— Д-да… Но… Простите меня, папа… Я глупа… Но быстро учусь на ошибках. Прошу, больше не бейте меня…
— Не бить?… А кто сказал, что мне нравится это?.. У меня для тебя более жестокое наказание! — сказал он, насмехаясь над бедной девочкой.
— К-какое?… — в отчаянии спросила малышка.
Вдруг мощные руки худощавого и уродливого мужчины вцепились Марие в платье, после чего дёрнули его в разные стороны, и послышался громкий треск нежной и мягкой ткани. Ночное платье девочки было порвано надвое, и она осталось почти нагой.
— Если хочешь ходить одетой — почини. Но стоя на коленях. Только так Бог способен простить такую непослушную и плохую грешницу!
Он высыпал на пол множество семян гороха, на которые сверху поставил колени юной Марии. Тут же, твёрдые, как камни, плотные, они вонзились в детскую кожу девочки, что причинило ей очень сильную боль, сравнимую с разрезом кожи скальпелем. Она попыталась закричать, выплеснув то, что внутри неё тяжёлым наитием заставляло страдать, однако в тот же миг грубая мужская рука тяжело ударила её по губам, не дав издать и писка. Теперь своими руками малышка дополнительно насадилась на эти семена, источавшие только непрерывную боль. От чего слёзы тут же брызнули из её глаз.
— Чем скорее зашьёшь — тем быстрее слезешь с них. Давай! Работать! — приказал Маркус, после чего вышел прочь, бросив на пол нитки и иголку. Дверь вновь оказалась закрыта на замок. Но хотя бы свет остался гореть, свечи епископ не затушил. Какой же он всё-таки внимательный и чуткий…
Мария, с трудом подняв руки с семян, постаралась взять в руки иглу, но ей приходилось балансировать на своём скорбном пьедестале из натуральных материалов, от чего горох лишь сильнее вонзался в её плоть и доставлял невыносимые страдания. Через боль, через дрожь во всём теле и помутневшие от слёз глаза девочка смогла-таки снять с себя платье… И, стоически превозмогая все трудности, всё же принялась за работу. Это время, что было затрачено на столь тяжкий и пугающий, сводящий скулы от неприятности труд, казалось ей вечным. Нескончаемые режущие кожу отвратительные ощущения, словно вводящие в туман весь разум целиком и лишающие его возможности выполнять поставленные перед ним самим же человеком задачи. Однако, несмотря ни на что, Мария смогла справиться. И зашила платье… После чего надела его на себя. Затем её дрожащий от продолжающейся пытки голос стал нежно, но болезненно взывать:
— Папа… Приди… Я всё сделала…
Просьба была громкой. Мария почти перешла на крик. Но… В ответ ей отозвалась гробовая тишина.
— Папочка… Прошу… Приди… Я смогла…
Вновь тишина.
— Папа… Папочка… Папа… Папа… — звала Мария. Но без результата. Отчего… Её пытка продолжилась, однако плакать она уже не могла, да и не видела в этом смысла. Зачем тратить время на столь бесполезное занятие, ведь тебя никто не услышит. И в отчаянии и безнадёге… девочка просто лишилась чувств и уснула, стоя дальше на изнывающих коленях.