— Мистер Виллис!
Обычно Виллису, одному из наших гардемаринов, присуща бледность — но то ли удар по голове повредил моему зрению, то ли Виллис и вовсе сделался светло-зеленым.
— Да отвечайте же, наконец!
Несчастный Виллис сжал губы, потом открыл рот. Колени у него, как я заметил, искали друг у друга поддержки.
— Сэр?
— Вы несли вахту?
— Сэр, он… Мистер… он…
— Про «он» мне все известно, мистер Виллис. Вы несли вахту?
Уста Виллиса исторгли слабое клохтанье. Правая рука капитана Андерсона описала круг, и ладонь с громким шлепком обрушилась на лицо юноши! Тот, казалось, подскочил в воздух, подался в сторону и рухнул.
— Встаньте, сэр, когда я к вам обращаюсь! Видите эти стеньги, вы, сопливый болван? Встать! Вы хотя бы представляете, сколько парусов изорвано в клочья, сколько пеньковых канатов теперь только и годны, что на кранцы? Знайте, сэр, когда у нас снова будет топ бизань-мачты, следующее звание будете выслуживать там!
— Сэр, но мистер…
— Давайте его сюда, Виллис, ясно вам? Хочу, чтоб он предстал передо мной, и МИГОМ!
Не думал я, что одно короткое слово может выражать такой гнев и угрозу. Это был знаменитый рев капитана Андерсона, ужасный звук. Мне стало ясно, что для поддержания своей новой репутации героя лучше и дальше лежать спокойно. Я не открывал глаз и только потому услышал разговор, видеть которого никак не мог. Раздались неуверенные шаги, вслед за ними — голос Девереля, одновременно небрежный и испуганный:
— Вот ведь что мальчишка натворил, будь он неладен!
Андерсон отвечал гневно, но негромко, словно не желая, чтобы его подслушали:
— Мистер Деверель, вахта была ваша.
Лейтенант отвечал так же тихо:
— Виллис стоял…
— «Виллис»! Господи, какой вы болван!
— Я не намерен выслушивать такие…
— Нет, вы выслушаете! Есть приказ, запрещающий в открытом море оставлять на вахте гардемарина.
Деверель неожиданно повысил голос до крика:
— Но все так делают! Как еще учить этих юнцов?
— Стало быть, вахтенный офицер может улизнуть в кают-компанию? Как только нас тряхнуло, я поднялся на палубу, и, видит Бог, вас там не было! У вас ноги заплетаются, пьянчуга…
— Я не позволю так себя называть — ни вам и никому другому! Посмотрим, как…
Андерсон повысил голос:
— Лейтенант Деверель! Вы покинули палубу во время вахты, что является преступной небрежностью. Считайте себя под арестом.
— Растак вас, Андерсон, ублюдок чертов!
Наступила пауза, во время которой я не смел даже дышать.
— И еще, мистер Деверель, — пить вам запрещается.
Филлипс и слуга капитана Хоукинс отнесли меня в койку. Я старался сохранять вид настолько бессознательный, насколько позволяло благоразумие. Теперь, рассуждал я, будет военный суд, а мне не хотелось принимать в нем участия, ни как свидетелю, ни в каком-либо ином качестве. Я позволил привести себя в чувство с помощью бренди, затем схватил Филлипса за рукав:
— Филлипс, у меня из спины не течет кровь?
— Насколько я вижу, сэр, нет.
— Какая-то веревка хлестнула меня по голове и плечам, и я потерял сознание. Меня словно распороли до самых костей.
— А! — весьма добродушно сказал он. — Вас хлестнуло концом — у нас это называется «отведать линька». Матросы все до последнего такое испробовали — не по спине, так по корме, уж извините, сэр. Отделаетесь самое большее синяками.
— А что у нас стряслось?
— Когда, сэр?
— Ну как же — сломанные мачты, моя голова!
И Филлипс мне поведал.
«Нам не было ходу». Мне не было ходу, тебе не было ходу, ему не было ходу, никому не было ходу.
Помню, как матушка рассказывала прислуге: «…и когда я услышала, сколько это создание хочет за отрез, пусть даже весьма необычной ткани, я поняла, что ходу мне не будет». Ах, милая матушка! Она позволила мне отправиться на континент во время последнего перемирия с условием, чтобы на корабле я «не подходил слишком близко к ограде»! И что у нас за язык, сколь он разнообразен, сколь прям в своей околичности, сколь часто, хотя и ненамеренно, иносказателен! Я припомнил свои юные годы: неловкие попытки перевести английские стихи на латынь или греческий, необходимость подыскать простое выражение, которое передало бы смысл, вложенный английским поэтом в блестяще затемненные метафоры. Из всех занятий человеческих мы выбрали покорение морей, дабы вновь и вновь черпать отсюда фигуры речи. «Сесть на мель», «отдать концы», «держать нос по ветру», «на всех парусах», «тихая гавань», «сняться с якоря», «меня штормит», «большому кораблю — большое плавание», — Господи, да подобными результатами воздействия на наш язык мореходного ремесла можно заполнить целую книгу! И вот он — источник еще одной метафоры! Нам — нашему кораблю — не было ходу.