— Видите, что они со мной делают, — взывает она к таксисту, — они меня похитили, они преступники, воры.
Таксист, которого зовут Рекс, за последнюю неделю повидал немало удивительного. Несколько раз он поднимался с нами в отделение и видел, на что способна Анна, но сегодня она превзошла самое себя. Когда мы подъезжаем к клинике, я прошу Рекса пойти вместе с нами, на тот случай, если понадобится дополнительная помощь. Увидев палату, в которой она будет спать, и услышав, что соседняя кровать предназначена для медсестры, которая будет следить за ней, Анна приходит в неистовство и кидается к двери.
— Я требую, чтобы меня немедленно отпустили!
Я загораживаю ей дорогу, хватаю за запястья, и с полминуты мы, на радость разинувшему от изумления рот Рексу, молча боремся, изображая оживший фрагмент какого-то фриза. В этот момент я ощущаю физический страх перед ней. Сейчас в нее вселилась сила, намного превосходящая ее мускульные возможности, и в глазах горит огонь безумия. Но в конце концов она слабеет, обмякает, а когда я отпускаю ее, в припадке ярости начинает колотить стены и лягать дверь, пока не оседает бесформенной воющей кучей на кровать.
Всю обратную дорогу в деревню Рекс переживает эту сцену. Бах. Шмяк. Он, слегка дергаясь, имитирует ее броски и удары руками, ногами, корпусом и изумленно качает головой. Можно с уверенностью сказать, что ничего подобного он никогда не видел. Год или два спустя он неожиданно пришлет мне в Южную Африку электронное письмо: «Как продвигается ваша работа? Надеюсь, вы продали кучу книг. У меня все в порядке, дела идут хорошо. Я всегда вспоминаю ваши добрые слова, они многому меня научили. Если в будущем вы опубликуете книгу, вы должны написать в ней о той девушке, которая хотела умереть».
Теперь ее глушат транквилизаторами, и она стала гораздо спокойнее, чем была в государственной больнице. Однако это не останавливает бесконечного потока брани в мой адрес, обвинений в неспособности выполнить обещания, в пренебрежении, а также многочисленных требований самого разного рода. В клинике есть телефон, которым больные могут пользоваться в кредит, и она маниакально звонит ему в гостиницу со все новыми поручениями, которые он должен выполнить к следующему визиту. Ей нужны ее туфли, ее деньги, ее рюкзак. Такие требования он не выполняет, потому что знает, к чему это может привести, но то, что можно, приносит. Он никогда не слышит от нее благодарности, только нескончаемую череду обвинений, которые он устало пропускает мимо ушей. Ты воруешь мои вещи, я сделаю так, что тебя арестуют. Какой же ты жестокий и эгоистичный. Я ненавижу тебя! Никогда больше не буду с тобой разговаривать.
Теперь у Анны круглосуточные платные сиделки, и это означает, что он не должен больше проводить в больнице весь день. Он рад, что теперь между ними существует определенная дистанция. Каждый день он заезжает на час, потом возвращается к себе в комнату, но возможности отдохнуть у него почти нет. Все время уходит на лихорадочную подготовку возвращения Анны домой, на консультации с ее партнершей и членами семьи. Решено, что ее будут сопровождать доктор Аджой и врач, который срежиссировал ее побег. В короткий срок получить для них визы и достать билеты дьявольски трудно, нужно без конца посылать факсы в южноафриканское посольство и авиакомпанию, подкрепляя их всякими документами, иные из которых должны прийти из дому. Но в конце концов все устраивается, и наступает вечер, когда он может отнести ей в больницу рюкзак вместе с паспортом и билетом и попрощаться.
После всего случившегося прощание получается скомканным и пустым. Ее внимание сосредоточено не на нем, а на багаже, который она бесконечно открывает, проверяет и перекладывает.
— Видишь, — укоризненно говорит он ей, — все на месте, ничего не украдено.
Пакеты с одеждой, от которой еще даже не отрезаны фирменные этикетки, печально напоминают о том, как начиналось это путешествие.
Она выходит проводить его. На ней туфли, которых она так долго добивалась, и вид у нее почти безмятежный. Прилив обостренного безумия схлынул, и теперь эта женщина похожа на его старую подругу. Почти, но не совсем. Между ними установилась холодная сдержанность, которая напоминает пролив, столь широкий, что вряд ли через него когда-либо можно будет перекинуть мост. Тем не менее ему хватает духу обнять ее. До свидания. Береги себя. Ты тоже. Желаю хорошо провести остаток времени. Или что-то в этом роде. Какими бы ни были их последние фразы, они прохладны, бессодержательны или, напротив, подразумевают слишком многое.