— Мои дедушка и бабушка, — объяснила Гвен. — Здесь они родились и умерли. В один и тот же день.
Гвен присела и рукой расчистила надпись:
Гвен прочитала стихи по-немецки, сперва я этого даже не понял и попросил ее прочесть еще раз.
— Мама научила нас этим стихам, — сказала Гвен. — Они так прекрасны. В них сочетаются боль и любовь.
Гвен повторила, что бабушка с дедушкой умерли в один день — так сильно они любили друг друга. Похороны превратились в праздничное событие. Я присел, чтобы прочесть надпись на камне. С трудом удалось мне разобрать имена, год рождения стерся, а от года смерти сохранились лишь три первые цифры: «188».
— Как твои бабушка и дедушка могли умереть более ста лет назад? — спросил я. — И как ты можешь помнить их похороны?
Но Гвен уже исчезла. Уловив шелест листвы, я выпрямился и вошел в рощицу. Гвен удалялась от меня. Порой я видел, как ее фигура мелькает среди деревьев. Когда я настиг ее, она стояла у высокой стены, окружавшей участок.
— Я — лилия долин, а ты — яблоня, — сказала Гвен.
Она рассмеялась и посмотрела мне в глаза, смотрела до тех пор, пока я не отвел взгляда. Потом оттолкнулась от стены и пошла к дому, заложив руки за спину. Я шел следом на некотором расстоянии. Дойдя до розовых клумб, Гвен сказала, чтобы я заходил в дом — ей еще надо поработать в саду.
Внутри дома царила тишина. Слышалась лишь негромкая игра скрипки, все время повторявшей один и тот же мотив. Я вошел на кухню и налил себе кофе. Музыка прервалась, а потом заиграла снова. Мелодия была мне знакома, но я никак не мог вспомнить, откуда она. Идя на звук, я дошел до двери. Музыка раздавалась совсем близко. Я постучал. Игра прекратилась, последовала небольшая пауза, после чего дверь отворилась.
— Я ждала тебя, — сказала Эмилия и впустила меня в комнату.
— Что это за мелодия? — спросил я.
— Просто так играла, — ответила она. — Что в голову придет.
Эмилия указала смычком на диван. Я сел, и она вновь заиграла. У нее было печальное, сосредоточенное лицо. Играла она очень красиво. Одна мелодия незаметно переходила в другую, и мне казалось, что некоторые я уже слышал, но опять не мог вспомнить где. Посреди одной мелодии Эмилия перестала играть. Она рассказала, что ей никак не удается доиграть до конца — все время хочется играть дальше. И играет она лишь для того, чтобы найти этот конец. Ей даже сны об этом снятся, часто снятся.
— Я прохожу по саду. Слышу какой-то непрерывно звучащий мотив. Сама мелодия мне знакома, но ее конца я не знаю. И пытаюсь отыскать его в саду. Потом ко мне подходит отец. Он снимает с меня пальто. Когда же я просыпаюсь, то конца уже найти не могу.
Эмилия села на диван рядом со мной. Она смотрела на скрипку, которая лежала у нее в руках, как ребенок. Склонив голову, девушка словно к чему-то прислушивалась. Я спросил, не думала ли она уехать отсюда. Медленно покачав головой, Эмилия ответила:
— Я уже сняла с себя одежду, как мне снова надеть ее? — Нетерпеливым движением она отложила скрипку в сторону и сказала: — Да и куда нам ехать?
Я попросил ее показать альбом с рисунками. Эмилия покачала головой:
— Только если ты вернешься.
Я сказал, что мне пора.
— Не буду провожать тебя до двери, — сказала Эмилия и поднялась вместе со мной.
Мне казалось, ей хочется поцеловать меня в щеку, но она лишь прошептала мне что-то на ухо и подтолкнула к выходу. Проходя по дому, я слышал, как Эмилия снова начала играть — ту самую печальную мелодию, которую играла накануне вечером и сегодня и которую мне никак не удавалось узнать.
Выйдя из дома, я пошел по саду. Гвен нигде видно не было. Ворота оказались закрытыми. Я перелез через них и спокойно вздохнул, только оказавшись на улице. Мне не хотелось ждать, пока придет автобус, и я начал пешком спускаться с холма. Утром небо закрывали облака, теперь же дул порывистый ветер, нагонявший все более темные тучи. Деревья на краю дороги сильно раскачивались, словно старались вырваться из земли. На востоке, похоже, шел дождь. Когда я почти достиг подножья холма, навстречу мне выехал белый «мерседес». Машина остановилась передо мной. Доктор Кеннеди опустил стекло.
— Уже уходите? — спросил он. — Кто вас выпустил?
Он сказал, я мог бы остаться и пожить у них. Я возразил, что у меня с собой ничего нет, все мои вещи остались в гостинице. Тогда доктор предложил поехать в гостиницу забрать вещи и сразу вернуться. Он открыл дверцу, и я сел в машину.
Пока мы добирались до города, пошел дождь. Я спросил доктора о могильной плите на его участке. Он ответил, что не знает, кто под ней похоронен. Он купил участок тридцать лет назад. А плиту обнаружил только во время застройки. Доктор добавил, что мертвые его не интересуют. Потом он спросил, которая из трех дочерей мне больше понравилась. Я ответил, что прекрасны все три.
— Да, в красоте не откажешь ни одной, — ответил доктор, — но вам уже пора выбирать. Вы всех нас очень осчастливите.
Мы проезжали мимо квартала неприглядных блочных домов. У обочины играли ребятишки, а рядом с палаткой собралось несколько мужчин с банками пива. Они проводили нас взглядами. Я спросил доктора, чей это квартал: католиков или протестантов. Тот ответил, что это не играет никакой роли — несчастье повсюду выглядит одинаково. Как и счастье. Доктор сказал, что ему все это опротивело. Он возвел стену вокруг своего дома и лично знает тех, кто попадает в его сад. Взглянув на меня, он еще раз спросил, кто открыл мне ворота.
— Я перелез через них, — ответил я.
Доктор изменился в лице. Вид у него был очень усталый. Он замолчал и стал смотреть за окно. Остановив шофера у гостиницы, сказал, что подождет меня в машине.
Я поднялся в номер и упаковал вещи, размышляя о том, что уже видел, и о том, что мне еще предстояло увидеть. Потом выглянул на улицу. Перед домом стоял белый «мерседес». Дождь прекратился, доктор вышел из машины и ходил взад-вперед по тротуару. Он курил сигарету и, казалось, нервничал.
Вещи я сложил, но вниз так и не спустился. Стоял у окна и наблюдал. Доктор по-прежнему ходил взад-вперед. Бросив окурок на землю, он закурил новую сигарету. Один раз он взглянул наверх, но не смог разглядеть меня за занавеской. Доктор подождал с полчаса, сел в старый «мерседес» и уехал.
Мне вспомнился вечер нашего знакомства. Когда доктор Кеннеди ушел, я остался за столиком в одиночестве. Потягивал пиво и ждал, сам не знаю чего. Постепенно из общего шума выросла мелодия. Один из музыкантов начал играть, другие его поддержали. Посетители стали разговаривать тише, а потом и вовсе смолкли.
Музыка была одновременно печальной и радостной, щемящей и полной внутренней энергии. Она разливалась по комнате и не хотела утихать. Юные музыканты, еще дети, в какой-то момент собрали свои вещи и ушли, но остальные продолжали играть. К ним присоединялись новые и занимали освободившиеся в круге места. Когда уходил барабанщик, он передал свой инструмент Терри, и тот тоже начал играть вместе со всеми — сперва робко, а потом все уверенней. Среди музыкантов я узнал и старика, певшего с детьми. Он играл на скрипке. Лицо его было чрезвычайно серьезным.
Стоя у окна гостиницы, я смотрел на улицу. По небу, беспрерывно меняя очертания, тянулись облака. Они двигались к западной части острова, в сторону Атлантики. Я долго стоял и думал о музыке, о старике и о том, что он говорил детям. Вы должны ставить вопрос и давать ответ. Это одно и то же.
Эксперимент
С Крисом я познакомился на баскетбольной площадке в Манхэттене. Там всегда играли ребята из квартала. Каждый мог прийти когда угодно и наиграться всласть. Крис был единственным белым, которого я там видел. Когда он вступал в игру, то стремился поделить команды, считал очки и кричал, если кто-нибудь передерживал мяч.