– Тогда бы вас возили бесплатно.
Улица Дьенбьенфу представляла собой бульвар с интенсивным движением. И должен сказать, я немного волновался, сидя перед водителем на ничем не защищенном сиденье, когда нас то и дело подрезали машины и мотоциклы.
Воскресным вечером в городе шла оживленная жизнь – ревели гудки машин, грохотали динамики, пешеходы переходили мостовую где им вздумается и на красный свет.
Пока мы ехали, Сьюзан мне показывала красивые места.
– Улица Дьенбьенфу, – сообщила она, – названа в честь последней битвы между французами и вьетминьцами[41] – предшественниками вьетконговцев. Вьетминь победил.
– Победители всегда присваивают улицам имена, – согласился я.
– Это точно, – подхватила Сьюзан. – И через десять лет эта улица будет носить имя авеню Многонациональных Корпораций.
Она достала пачку сигарет и предложила своему веловодителю. Велорикши сблизились, чтобы и мой водитель сумел взять сигарету.
– Мой водитель спрашивает, вы что, ветеран? – крикнула она.
Я немного помедлил, прежде чем ответить:
– Скажите ему: Первая воздушно-кавалерийская, Куангчи. Шестьдесят восьмой год.
Сьюзан перевела, и оба рикши что-то залопотали по-вьетнамски.
– Они говорят, что оба тоже ветераны. Мой – бывший пилот реактивного истребителя, а ваш – пехотный капитан. Рады снова встретиться с вами.
Я показал ее водителю знак победы, он ответил мне тем же, а затем криво усмехнулся и стал глядеть вперед.
Мы ехали по центру Сайгона, и Сьюзан продолжала экскурсию:
– Видите те кварталы? Американцы их построили в шестидесятых годах для сотрудников ЦРУ и посольства. Теперь там живут коммунистические руководители.
Стены были из серого бетона без традиционных балкончиков и напоминали пеналы.
– Хотя бы пригодились, – отозвался я.
Мы миновали Нотр-Дам, и я заметил, что на площади прогуливалось множество народу. Полицейские в форме куда-то исчезли, и я догадался, что с наступлением темноты на дежурство выходили агенты в штатском. И тем не менее по внешнему виду Сайгона никто бы не сказал, что это город в полицейском государстве. Наоборот, складывалось впечатление, что все здесь только и делали, что нарушали какие-нибудь законы – пьянствовали в общественных местах, занимались проституцией, спали в переулках, бегали по мостовой, курили марихуану и творили многое другое, чего я не видел.
С одной стороны, южные вьетнамцы были в собственной стране гражданами второго сорта: ими, словно завоеванным народом, правили коммунистические аппаратчики с севера и эксплуатировали азиатские и американские капиталисты. Но с другой – они выглядели свободнее и счастливее, чем коммунисты вроде полковника Манга или капиталисты вроде госпожи Уэбер.
Мы оказались в северном конце улицы Донгхой, но мне почудилось, что выехали на Таймс-сквер или Пиккадилли-серкус. Яркое освещение и масса людей – пешеходы, велорикши, велосипедисты и мотоциклисты, – все направлялись на юг, к реке.
Фасады построенных во французском стиле домов пестрели неоновой рекламой: "Доброе утро, Вьетнам!", "Голубой лед", "Рикша-бар". Тут же располагались супердорогие французские и азиатские ресторанчики и гранд-отели из другой эпохи. Я узнал "Континенталь", где во время войны селились журналисты и сочиняли в баре свои корреспонденции.
Метаморфоза от рю Катине к улицам Тудо и Донгхой не завершилась. Казалось, что все три продолжали сосуществовать в одной. Я помнил Тудо, видел старые здания и думал, что что-то узнавал. Но прошло слишком много времени, и все названия изменились.
– Здесь есть такое место, которое называется "Синяя птица"? Или "Бабочка"? – спросил я у Сьюзан, стараясь перекричать шум.
Она покачала головой:
– Никогда о таких не слышала. – И добавила: – В семьдесят пятом коммунисты здесь все прикрыли.
– Ребята не любят развлекаться.
– Совсем не любят. В восьмидесятые годы кое-что стало снова открываться. А в девяносто третьем коммунистов допекли бары и салоны караоке. Они прошлись по городу рейдом и снова все придушили. Кое-кому разрешили открыться, но с условием, что все названия будут на вьетнамском и – никакой нелегальщины. Но постепенно все начало возвращаться на круги своя, но ярче, больше и опять с иностранными именами. Думаю, на этот раз навсегда. Хотя как знать. Здешние власти непредсказуемы. Никакого уважения к частной собственности и бизнесу.
– Могут в одночасье вышвырнуть вас вон, – заметил я.
– Возможно.
– И куда же вы тогда денетесь?
– А я запаслась книгой "Самые плохие в мире места для жизни", – рассмеялась она.
Я старался разглядеть узенькую улочку, которая вела к тупику, где некогда жила моя подружка. Она находилась по левой стороне по пути к реке. Но ничего подобного не видел.
– И вы здесь живете? – спросил я Сьюзан.
– Да, – откликнулась она. – Но пять вечеров в неделю здесь намного спокойнее. И я на пятом этаже, ближе к реке. Я вам покажу.
Толпы на улице состояли в основном из молодежи: ребята и девчонки в майках и джинсах. Мальчишки окликали подружек, а те держались вместе. Впереди показался конец улицы Донгхой и луна над рекой Сайгон.
– А вот и мой дом, – кивнула мне Сьюзан.
Слева, на последнем углу перед набережной, возвышалось величественное здание старинной французской архитектуры. На первом этаже – тайский ресторан, рядом отель "Лотос", как сообщила мне Сьюзан, бывший "Мирамар", который я помнил по 72-му году.
– Верхний этаж, угловая квартира с видом на реку, – сказала она.
Это прозвучало как объявление о продаже недвижимости в "Вашингтон пост". Я посмотрел на окна угловой квартиры и заметил в них свет.
– Там кто-то есть.
– Экономка, – ответила Сьюзан.
– Понятно, – хмыкнул я. – Вижу, угловые помещения вам по душе.
Велорикши свернули к реке. С посеребренной луной поверхности воды дул приятный ветерок и отдавал бог знает чем, но если зажать нос, все было очень красиво. По берегам царила темнота – такими я их помнил во время войны. И ни одного моста.
– Все такая же дикость, – заметил я Сьюзан.
– Там тысячи акров цветочных плантаций – орхидеи и всякие экзотические растения. Каждый раз, когда я засыпаю, я брежу о дочерних компаниях и супермаркетах, а просыпаясь, выглядываю в окно, и там все в цветах – цвет частной собственности.
Я посмотрел на нее и, догадавшись, что она меня разыгрывала, улыбнулся, давая понять, что ей это удалось.
Велорикши миновали небольшой квартал и свернули на север, на улицу Нгуенхюэ, которая вела к "Рексу" и шла параллельно Донгхой. И хотя казалась шире, тоже была забита людьми и транспортом.
– Круг по часовой стрелке, – объяснили Сьюзан. – К реке по Донгхой, по реке и обратно по Нгуенхюэ на Лелой. И снова на Донгхой. Парад на всю ночь.
– Хотите сказать, что я все это услышу из своего номера?
– Только до рассвета. А потом все стихнет – минут на десять, до часа пик.
– Так это вы выбрали для меня "Рекс"?
– Я. Потому что он ближе всего от моего дома.
– Понятно.
– И еще мне нравится ресторан на крыше. И нравится танцевать.
Мы свернули на Лелой и поехали на восток.
– Молодежь называет этот круг "чай лонг ронг" – жить по-быстрому, – продолжала Сьюзан.
– Мы ни разу не превысили скорость пешехода.
– Не я придумываю названия. Я только перевожу. Это словно круиз – жизнь на быстрой тропе. Метафора, а не истинная физическая скорость.
– У меня проблемы с образностью. Время обеда.
Сьюзан что-то сказала велорикше, и мы поехали дальше. Через пять минут мы оказались перед массивным зданием, которое мне напомнило французскую оперу, а сейчас было, как объяснила Сьюзан, народным театром, хотя я не очень понял, что это значило. По одной стене театра располагалось уличное кафе. За столиками сидели европейцы и прилично одетые вьетнамцы – мужчины и женщины.
41
Вьетминь (полное название: Вьетнам док-лап донг-минь) – Лига борьбы за независимость Вьетнама. Создана по инициативе КП Индокитая. В 1951 г. слилась с Льен-Вьетом в новую организацию единого Национального фронта Вьетнама, принявшую название Льен-Вьет.