Мы сидели справа по ходу состава и с определенного времени могли наслаждаться видом на Южно-Китайское море. Кондиционеры отсутствовали, но несколько окон были открыты, и установленные по углам маленькие вентиляторы постоянно гоняли по вагону сигаретный дым.
– Может, лучше стоило нанять машину с водителем? – предположил я.
– Шоссе номер один в проблематичном состоянии, – ответила Сьюзан. – И к тому же вы получаете отличный опыт.
– Спасибо, что беспокоитесь о развитии моей личности.
– На здоровье.
– А что сюда привлекает юных рюкзачников? – спросил я.
– Вьетнам – дешевая страна. Секс, наркотики. Очень притягательно.
– Понятно.
– Молодежь общается друг с другом по Интернету, в результате здесь сформировался горячий район.
– Он был еще горячее, когда нас отправили сюда. Только не пойму, почему их тянет в тоталитарное государство.
– Просто они мыслят не так, как вы. Половина даже не знает, что Вьетнамом правят коммунисты. А другой половине – начхать. Это вам не все равно. Вашему поколению. Вьетнам был вашей страшилкой. А нынешние варятся в мирном котле – международное взаимопонимание через сношение.
– А ваше поколение? Почему его тянет во Вьетнам?
– Из-за денег.
– У вас не бывает ощущения, что вы что-то теряете в жизни? Что не во что верить, незачем жить, кроме себя самой?
– Антагонистический вопрос, но я над ним подумаю. Мы живем в невероятно скучные времена. Я хотела бы учиться в колледже в шестидесятые. Но этого не случилось. Так что большая часть нашей мелочности и пустоты не моя вина и не вина моего поколения.
– Так кто кого формирует: время поколение или поколение время?
– Вы мне совсем заморочили голову. Неужели нельзя потрепаться о пустяках?
И мы стали говорить о пейзаже за окном. Во влажном воздухе висело облако сигаретного дыма, на рельсах так подбрасывало, словно их взорвали вьетконговцы и до сих пор не восстановили. Неужели шоссе № 1 еще хуже?
Через шестьдесят километров поезд сделал первую остановку. Здесь, в местечке Хуанлок, располагался лагерь базы "Черная лошадь", где находился штаб одиннадцатой бронекавалерийской дивизии. Я повернулся к Сьюзан.
– Тот господин К., с которым мы общались из вашего кабинета, в шестьдесят восьмом был расквартирован именно здесь.
– В самом деле? А почему он не приехал с вами?
– Интересный вопрос. Ему бы понравился полковник Манг. Они из одного теста.
Пассажиры вышли, пассажиры вошли. Баланс и гармония восстановились, и поезд двинулся дальше.
– Хуанлок был последней точкой сопротивления южновьетнамской армии перед тем, как пал Сайгон, – объяснил я.
Сьюзан зевнула.
– Я слишком бессодержательна и эгоцентрична, чтобы это меня колыхало.
Мне показалось, что я все-таки ее разозлил. Или все дело в разнице поколений? Внезапно я ощутил себя пожилым человеком.
Мы поздно легли и рано поднялись, и вскоре Сьюзан уснула, уронив голову мне на плечо. А через несколько минут задремал и я.
Проснулись мы часа через четыре, когда поезд приблизился к бухте Камрань. Я посмотрел на широкий залив и заметил часть бывших американских морских сооружений. На якоре стояло несколько серых военных судов. А дальше, на полуострове, который окаймлял бухту, некогда располагалась крупная американская авиабаза. Сьюзан тоже проснулась.
– Были когда-нибудь там? – спросил я ее.
– Нет, – ответила она. – И никто не был. Туда нет допуска. А вы?
– Однажды. Недолго. В семьдесят втором году, – в тот раз мы выполняли полицейскую миссию: надо было взять двух солдатиков, которые наделали всяких безобразий, и поместить их в Эл-Би-Джей – тюрьму в Лонгбинх в окрестностях Бьенхоа. В шестьдесят восьмом, когда президентом был еще Джонсон, мы говорили: Эл-Би-Джей взял тебя в первый раз, а теперь – во второй[50]. Доходит?
– А об этом есть в учебнике истории?
– Скорее всего нет.
Я снова выглянул в окно. Американские морские и авиационные сооружения в Камрани в то время считались одними из лучших на Тихом океане. В 75-м новый режим передал весь комплекс советским.
– Русские все еще здесь? – спросил я у Сьюзан.
– Говорят, сколько-то осталось. Но в основном базой пользуются вьетнамские военно-морские силы. Глубоководный порт, – добавила она. – Здесь могли бы швартоваться контейнеровозы и танкеры, но Ханой наложил на это место запрет. Вы бы тоже не сумели пройти на базу. А если бы попытались, вас бы просто застрелили.
– Понятно. – Вот уже два места: Бьенхоа и Камрань, – куда я не могу вернуться как к себе домой.
Поезд остановился у платформы. Но на этот раз сошли всего несколько человек. А вошли в основном вьетнамские моряки и летчики и остались стоять в тамбуре.
Сьюзан достала из рюкзака литровую бутылку с водой, открыла, сделала глоток и передала мне.
Поезд тронулся и снова побежал на север.
Я замечал то бомбовую воронку, то разбитый танк, то теперь разрушенный, а некогда сложенный из мешков с песком блокпост, то французскую сторожевую вышку. Но в целом война ушла из пейзажа, хотя, наверное, не из умов людей, которые, как и я, ее пережили.
Из рюкзака Сьюзан появились стаканчик с йогуртом и пластмассовая ложка.
– Хотите? – спросила она.
В последний раз я съел гамбургер в "Ку-баре", но скорее заморил бы себя голодом, чем прикоснулся к йогурту.
– Спасибо, – ответил я.
Она отправила в рот ложку слизистой жижи.
– В этом поезде есть вагон-ресторан?
– Разумеется. Сразу за вагоном-баром и обзорно-панорамным вагоном.
На голодный желудок я соображал хорошо и догадался ей не поверить. И к тому же заметил, что все вокруг ели и пили свое. Пришлось просить у нее йогурт.
Сьюзан сунула мне в рот полную ложку клейкой субстанции. Но она оказалась не такой противной, как я ожидал.
Мы прикончили воду и йогурт. И Сьюзан захотела поменяться местами. Но в проходе все было забито, и ей пришлось лезть по моим коленям. Я пересел на ее место и предложил:
– Может, повторим?
Она улыбнулась и закурила послеобеденную сигарету. Достала лондонский "Экономист" и выдохнула дым в трещину в окне.
Через полчаса после остановки в бухте Камрань и примерно через шесть часов после того, как мы отправились из Сайгона, поезд начал тормозить – мы приближались к Нячангу.
Мы подъезжали с запада и имели возможность полюбоваться прекрасным видом спускающихся к морю отрогов гор. Их подножия пестрели кирпичными башнями – башнями чамов, как выразилась Сьюзан, хотя я понятия не имел, что она имела в виду. Слева на холме красовалась огромная статуя Будды, а впереди, на отлогом склоне напротив вокзала, стоял построенный в готическом стиле католический собор. Этот собор я помнил.
Поезд замедлил движение и остановился у перрона.
Нячанг был конечной станцией, и пассажиры, подхватив детей и багаж, стали пробираться к выходу, а те, что стояли на платформе, рвались в вагон, чтобы поскорее занять места.
– Толкайтесь, – подбадривала меня Сьюзан. – Вы самый крупный мужчина в поезде. И все, кто позади, рассчитывают только на вас.
Наконец нас вынесло на платформу.
Здесь было прохладнее, чем в Сайгоне, и воздух в тысячу раз чище. Небо отливало голубизной, и по нему плыли прозрачные облака.
Мы прошли через здание небольшого вокзала и оказались на площади, где в надежде на заработок стояла дюжина такси.
В машине Сьюзан что-то сказала шоферу, но тот переспросил еще раз, прежде чем тронуться от станции.
– Что вы помните о той гостинице, куда приезжали в отпуск? – спросила она меня.
– Она стояла к югу от побережья. Французская колониальная постройка. Кажется, три этажа. Вроде бы белая. Или бледно-голубая.
– Очень приличная память для пожилого человека, – хмыкнула Сьюзан и повернулась к водителю. Тот выслушал ее и кивнул.
50
Эл-Би-Джей – тюрьма Лонгбинх (Джей – первая буква английского слова Jail – тюрьма); Эл-Би-Джей (LBJ) – инициалы 36-го президента США Линдона Бейнса Джонсона (1908-1973).