Вернувшись в машину, я набрал в легкие побольше воздуха и продекламировал:
– Пхон куан ли нгуой нуок нгой. – И, судя по всему, попал, потому что вскоре мы подкатили к отделению иммиграционной полиции, а не к продавцу расфасованной в бутылки воды. Таксист жестом дал понять, что подождет в конце квартала.
Отделение полиции оказалось скромным оштукатуренным зданием с арочным проходом вместо дверей. Светлую, хорошо проветриваемую приемную населяли все те же подозрительные личности – рюкзачники и вьет-кьеу, которые пытались противоборствовать бюрократической тупости и лени.
Но здешнее здание было все же легкомысленнее, чем давящая громада министерства общественной полиции в Сайгоне, – в приемной стояли велосипеды, а на пол натаскали ногами песок с пляжа.
Я подал сидящему за столом в алькове скучающему полицейскому ксерокопии паспорта и визы и прибавил к ним копию записки полковника Манга. Он прочитал, поднял трубку и кому-то позвонил. Потом поднял на меня глаза.
– Садитесь.
Я сел.
Через минуту в приемную вышел еще один полицейский в форме и, не обращая на меня внимания, взял со стола документ Манга, прочитал и только после этого удосужил меня вниманием, спросив на относительно понятном английском:
– Где остановиться?
– В "Гранд-отеле".
Полицейский кивнул. Видимо, гостиничные успели сообщить о моем прибытии и скорее всего о прибытии моей спутницы. Не оставляло сомнений и то, что полковник Манг предупредил иммиграционную полицию о моем предполагаемом визите.
– Вы быть с дама? – спросил меня полицейский.
– Познакомился в поезде, – ответил я. – Она не моя дама.
– Да? – Он как будто поверил в мою ложь – наверное, потому, что мы сняли отдельные комнаты. У него не укладывалось в голове, чтобы кто-то спал в одной постели, но платил за два номера.
– Вы быть здесь неделю?
– Вероятно.
– А куда ехать из Нячанга?
– В Хюэ.
Все это происходило в приемной на виду у любопытной публики – азиатов, американцев и прочих.
– Дама поехать с вами? – спросил полицейский.
– Если пожелает.
– Хорошо. Оставляйте паспорт и визу. Потом отдадим.
Я был к этому готов и, по себе зная, что полицейские не любят отрицательных ответов, сказал:
– Вот. – И, взяв у первого копа ксерокопии, пододвинул к нему вместе с пятью долларами. Он быстро спрятал деньги в карман. А я, пожелав ему удачного дня, повернулся и пошел к двери.
– Стоять, – окликнул меня коп.
Я обернулся.
– Вы ехать в Хюэ?
– Да.
– Придете сюда и покажете билет. Мы ставить проездную печать.
– Хорошо, – бросил я и вышел из участка.
Такси ждало меня в конце квартала.
– В "Гранд-отель", – попросил я шофера. И машина рванулась на юг вдоль побережья. Помнится, в былые времена я с двумя товарищами по комнате много времени проводил на пляже. Они тоже понюхали пороху, но были не из моего подразделения. Каждый из нас совершил что-то храброе или глупое, за что и получил трехдневную увольниловку. Всех нас коснулась тропическая гниль, и мы с радостью лечились солнцем и водой.
В гостинице отдыхало около сотни ребят, и днем казалось, что это ночлежка совершенно выдохшихся шалопаев. Мы поздно вставали, а потом дули пиво на пляже.
Зато по ночам начинались гулянки: мы заворачивали в каждый бар, в каждый бордель, в каждый массажный салон, пока не всходило солнце. А потом опять отсыпались на пляже или в гостинице. Точно так же на вторую ночь и на третью – последнюю. Солдаты приезжали и уезжали. Их сроки не совпадали. Но те, кто только что приехал, сразу отличались от отдыхающих третьего дня. День Первый был нечто вроде культурного шока – никто еще не верил, что оказался в подобном месте. На Второй день напивались и до одури трахались. И на Третий продолжалось то же – все оставшиеся силы мы вкладывали в кутеж и трахались с еще большей энергией, чем во Второй, потому что на следующий день предстояло возвращение в ад.
Если не считать подлеченных тропических язв и гнили в промежности, я вернулся в свою часть в гораздо худшем состоянии, чем покинул ее. Так происходило со всеми, но именно в этом и заключался смысл отдыха и рекуперации.
Такси свернуло на подъездную дорожку к гостинице и высадило меня у лестницы.
В номере я распаковал вещи и принял холодный душ. Мыла и шампуня не положили, но полотенце повесили. Я вышел вытираться в комнату, где хоть немного продувало от балкона и вентилятора.
В дверь постучали. Я подошел к створке и, не обнаружив глазка, спросил:
– Кто там?
– Я.
– О'кей. – Я завернулся в полотенце и открыл замок.
– Я не вовремя?
– Заходите.
Сьюзан переступила порог и затворила за собой дверь. На ней были белые свободные брюки, серая майка с эмблемой "Ку-бара" и сандалии.
– Ну как все прошло?
– Замечательно. Не подглядывайте. Я пойду оденусь.
Сьюзан вышла на лоджию, а я нацепил на себя черные хлопчатобумажные брюки и белую рубашку-гольф. И попутно рассказывал о своем кратком визите в иммиграционную полицию, упомянув, что там знают о том, что мы зарегистрировались одновременно. Но при этом добавил, что был абсолютно скромен.
Сьюзан вернулась в комнату. Я продел ступни в сандалии и предложил:
– Пойдем выпьем.
Мы спустились в вестибюль и, миновав пустой ресторан с баром в углу, оказались на веранде. Занята была только половина столиков, и мы устроились рядом с парапетом.
Солнце закатилось за здание гостиницы, и веранда оказалась в тени. Ветерок с моря носился над газоном и шелестел кронами пальм.
Все посетители были только белыми – в основном среднего возраста, – рюкзачникам "Гранд-отель" был не по карману, обеспеченных японцев и корейцев ничем не привлекал и не годился ни для какой категории американцев за исключением разве что школьных учителей. Поэтому я заключил, что на веранде все, кроме нас, были европейцами.
Мне нравилось в этом старомодном месте: широкие лопасти вентиляторов разгоняли воздух над головой, пахло соленой водой, широкий газон, а дальше бирюзовое море простиралось до самых зеленых островов. Было бы вообще здорово, если бы я мог выпить, но поблизости не было никого из обслуги.
– Кажется, за напитками придется идти самим, – предположил я.
– Я схожу. Что вы хотите? – предложила Сьюзан.
– Пойду я. – Но мои протесты были абсолютным блефом, потому что я так и остался сидеть на заднице. Сьюзан это поняла и встала.
– Так что вам взять?
– Холодного пива, если найдется. И какую-нибудь закуску. Я ужасно проголодался. Спасибо.
Она прошла сквозь французское окно в ресторан.
А я вспомнил, как сидел здесь почти тридцать лет назад. Тогда в дамском поле не было недостатка: все казались внимательными и услужливыми – из кожи вон лезли, чтобы работать с американцами, в то время как их страна была разорвана на части и братья, отцы и мужья гибли вместе с янки, которых зачем-то занесло так далеко от дома. За колючей проволокой Нячанга красовался знак: "Смерти вход воспрещен". Не буквальный, естественно, только намек, что здесь вам не грозит опасность обрести насильственный конец.
Так что для пехотинца, стрелка боковой двери вертолета, пилота пикировщика, солдата дальнего патруля, тоннельной крысы, военного медика и всех, кто видел, как выглядят человеческие внутренности, это место казалось больше чем раем. Здесь они вновь убеждались, что существуют иные миры, где люди не стреляют и не гибнут от пуль. Там не носят оружия и человек уверен, что доживет до заката, а ночь не таит страхов. В этом мире солнце всходит над Южно-Китайским морем, но освещает на побережье спящих, а не мертвых.
Возвратилась Сьюзан, однако без напитков.
– Официантка принесет, – объяснила она. – Вам повезло: ее зовут Люси.
– Потрясающе.
Во французском окне показалась пожилая женщина с подносом. На вид ей можно было дать около шестидесяти – морщинистое лицо, зубы почернели, точно плоды бетеля. Но на самом деле она была скорее всего моего возраста.