Сначала Марья услышала шорох, будто кто по сухой траве бродит. Так жутко стало, аж почувствовала, как волосы на голове зашевелились. Сердце же в груди так и скакало, так и скакало, готовое вот-вот выскочить наружу и пуститься наутёк от хозяюшки.
Вглядевшись во тьму, девица увидела, как то шевелятся листья папоротника. И вдруг прямо на её глазах огромные зелёные лапы осветились ярким светом. Ещё через мгновение Марья наблюдала диво дивное: единственная набухшая почка с треском раскрылась, из неё появилось слепящее глаза сияние, а потом показался цветок с крупными огненно-красными лепестками…
— Марийка, — сзади подошла Настасья, вырвав подругу из воспоминаний. — А поведай-ка ещё раз, как ты нашла цветок папоротника. Тоже так хочется… — мечтательно добавила она.
— Уж ты мою историю как никто знаешь, да и не по одному разу сказанную, — улыбнулась Марья, но говорить о том волшебном дне было приятно, поэтому она порадовала подругу историей: — Обошла я задом наперёд вокруг папоротника трижды, сорвала тот цветок и за пазуху спрятала. Жутко было — страсть! Как тростинка на ветру дрожала. И побегла со всех ног, сама не знамо куда. Помнила же, что оглядываться нельзя, не то нечисть к себе в мир приберёт, не отвертишься.
— А видала ты её, нечисть эту? — с округлившимися глазами спросила Настасья.
— Да то ли видала, то ли привиделось… Кто теперь разберёт. Бежала я, и казалось, будто деревья вокруг ожили и тянут ко мне лапы-ветки корявые свои. А трава так и норовит вцепиться в ноги. Потом слышу — бабуля моя зовёт. Ноги сами остановились, я уже чуть было не обернулась, голос-то родной ведь, любимый. Еле в себя пришла от морока, уговорила, что нельзя так, что померла бабуленька уж лет десять как, а это мертвечака поганая меня кличет. И снова вперёд метнулась.
— Тут ты Ивана и повстречала?
— Оказалось, это я уже почти из лесу выбралась. А тут он навстречу. Впотьмах не видать, прямо в него со всего размаху врезалась. Лбами столкнулись и упали. Поняли, что получилось, так и сидели на земле да смеялись.
— У вас ещё шишки на лбах у обоих выскочили. Вот забава!
— Иван тоже тогда заплутал, а в лес отправился цветок заветный добывать, чтобы тот ему помог клад отыскать. Он же из бедных. А тут девица на него из чащи выскочила, да ещё с цветком. Вот так я нашла настоящую любовь, а он — своё сокровище. Так меня с тех пор и называет.
— Ну вот видишь, а ты за венок переживаешь, что потонет. Да чего такого сотвориться должно, чтобы у вас любовь расстроилась?
— Ох… — громко вздохнула Марья, теребя законченный венок. — Отца ты моего ты плохо знаешь. Он меня за Федора Милованова выдать желает, зажиточного. У них и оговорено всё уже про меня. Вот что делать?
— А и чего? — оживилась Настасья. — Родителям-то оно завсегда виднее. Их воля — наша доля. Может, и с Федором сладится.
— Как же это! — воскликнула в отчаянии Марья. — Я только Ивана люблю, а он меня. Нас и костёр в прошлый год соединил. Навеки наши сердца, не сможем друг без дружки. Без любови жить — мучение одно, хуже смерти. Да и…
— Что? — Но Марья, отвернувшись, замолчала. — Договаривай уж, коль начала.
— Понесла я, кажется, — покраснев, сказала девица. — Один путь — бежать нам отсюда надо с Иваном. Чем далече, тем лучше. Ой, страшно ка-а-ак!
Не в силах больше сдержать слёз, Марья разрыдалась. Плечи её задрожали. Настасья кинулась утешать подругу, а в голове её меж тем уже созревал план, как обернуть случившееся в верную сторону…
***
— А коли отец мой худое удумает в нашу сторону? — спросила Марья, тревожно теребя подол сарафана. — Мы ж без свадьбы загуляли, не по-людски это, позорно.
— Так любовь же у нас! — с жаром воскликнул Иван и крепко обнял суженую. — А коли мы любим друг дружку, какой же в том позор может быть? Тем более ребёночек у нас скоро будет.
— Ой, страшно мне, Ванечка… Предчувствие дурное. Бежать бы надо нам из села… Прям завтра! Пока не случилось чего.
— Да куда бежать-то? Не боись, ладушка, родители мои тебя как родную дочь примут. Опять же, тут какое-никакие хозяйство у нас, изба. Земля есть, я начну нам с тобой дом строить.
— Ну… хорошо, — не хотела Марья больше огорчать любимого, хотя спокойствия на душе не было, томилось всё внутри.