Прошло много лет, прежде чем вспомнил Савелий продолжение истории, но к тому моменту жизнь повернула колесо времени со скрипом, и сказка превратилась в быль…
Вот лежит на берегу дар Росиницы, ждёт свою хозяйку, а кто видел её? Куда исчезла? Только колокольчик в венке прозвенит:
— Далеко.
Зверобой ответит:
— Но не далече села.
Тысячелистник подскажет:
— Почти рядом.
А боярышник с базиликом смахнут остатки усталости с разума и добавят:
— Вчера видели, собирала иван-да-марью, розу вплетала, папоротник искала.
Дубовые и берёзовые ветви завершат:
— Явится, коль позвать. Покличь.
Сердца стук: тук-тук, тук-тук, в малой рощице заря занимается, в большом ельнике леший ветви качает, туману наведёт. Тропка узкая, сердечко махонькое, как птичка. Вынь из него веры, что останется? Дрожит ладошка, крепко держит венок. За босыми ножками следит проказник, то шишку подкинет, то грязи разведёт. Дождя нет, а скользко.
Идёт девица за судьбой, за любовью чистой, изредка на лешего насердится:
— У, Маракуша, охальник!
Никогда боязно не было, зачем ей тени чужие? У неё своя крепкая, чуткая к силе тайной. Вот осердится на лешего, и идти легче. Вроде он слышит, боязничает, за кроны прячется, землёй укрывается.
Тут из правого дупла, что в большой ели, где долбил дятел, да выдолбил Банник себе на корыто, шёпот слышится:
— Алёнушка, долго, год за год, день за денёк, рука об руку ждала, не выждала, собиралася, да сбор чисто для другой готовила. Вон чистотел сыпется, дорогу указывает.
Алёнка с детства хромой веры не имела, страху сама пути из избы чинила, так и теперь востро ухо держала да всё больше прислушивалась, нежели слов разбирала. Рубаха её тонкой льняной работы кружевом подшита, белым жемчугом по нарукавникам оторочена, мелькает средь зелени, ожерелье на шее позвякивает, камушек о камушек так дзинь-дзинь. Затихла. — Кто мне на тропе соратник? Кому веточку дарила?
Алёнка оглянулась. Действительно: сыплет чистотел путь мимо тропочки, за ельник, к речке Белой. На той реке много странных вещей, непонятных уму, сердцу зато близёхоньких.
В ответ Алёнке:
— Озеро Мирное. На озере духу дух соратник, плоть к плоти тянется, там простор другим просится простым да умом коротким. Кому Росиница дары дарила, о ком воды молила, тому к реке путь держать, в голубой воде обряд довершать. Любо миру мирное, любо голосу громкое, любо веданной неведанное, а жениху любо мудрое.
Коль хочет милая да за милым быть, слушает пусть радостно, помнит слово в слово.
Песня слышится где-то рядом. Девушки поют.
⠀
— Куда, милая, ходишь?
— Хожу по сердце его чистое.
— А что, милая, просишь?
— Прошу его себе грешного.
— А как, милая, жить будешь?
— По совести, да по желанию.
— А любить, милая, будешь?
— Люблю по всевышнего совету
Да тайному знанию.
— А как, милая, себя растеряешь?
— Растеряю — соберу в руках его.
— А кто он, милая, знаешь?
— Знаю, помню сквозь века его.
— А коль отвернётся?
— Буду жить честью да совестью.
— А коли погубит?
— Не погубит, не в его это силе
Да жизненной повести.
— А куда, милая, ходишь?
— По что — мне уже ведомо!
Хожу по следам его,
По дыханию его, по взгляду,
По небесному свету.
— И думаешь, повстречаешь?
— Думаю, не расстанемся!
— И думаешь, будете счастливы!
— Думаю, постараемся!
⠀
Всё дальше уносит голоса ветер. И когда поднялся? Стопы трава заплетает, тут и страх первый в пятки вдарил. Леший чудит: очнулся, из бора выбрался, в очи еловыми лапами тычет. С тропы уводит, дурманом окутывает, мысли путает.
— Ах, Маракуша! Чего удумал? — Алёнка громко крикнула спугнуть мохнатого.
Унялося. Вроде всё покойно, идти не хочется. Вон и озеро видится. Но песня странная будто цепляет то за волос, то за подол, кружить хочется и в хоровод. Будто и озеро уже задурманено, илистое дно кажется, пни да серость заполонили место.
Повернула Алёнка к реке. Неведомо откуда — кот, огромный такой, улыбается. Чудо странное. Кот обыкновенный, серый, правда, дикий, в руки не даётся и идти не велит. Всё норовит под ноги. И не кот это вовсе — человек. Вона как глаз с хитрецой смотрит.