А Стрыгун хохочет, из правой козьей ноги табаку достаёт, с левого кармана горящей главой убиенного подкуривает. Песню похвальную, весёлую поёт, копытом пристукивает, бровью проводит:
⠀
— Кум куме товар торгует,
Чёрт в обиде ссору чует,
На позор ведёт душонку,
Собирает на кисет.
Раскурю себе тыщонку.
Тыщу душ отдам в ответ.
Светлоокие, хмельные, непокорные, седые.
Зазываю, подходите, счастье — ходовой товар.
Кто там во дыму? Степан? Родомир? Оксана? Ольга? Не, Афонька-хулиган.
Ты чего здесь воду мутишь,
Полынью речную крутишь?
Во Маруськино попался не за ради батагов?
⠀
— Я к тебе, Стрыгун.
— Ты ли? Может, она? Бледна, сирота духом, сердцем ведьма.
— Может, и я? — Алёнка выступила вперёд. — Ведьмой зовёшь? Зачем вам душа тёмная, муть болотная. Ведуньей звали — не ведаю, просто знаю. Белой рыбицей, говорят, могу озеро полонить, сети рыбакам полны набивать. Говорят много, слух такой сельский: в одном месте скажут, а до вашего Маруськино дойдёт. Я ж за откупом пришла. Смотри, какая коса, пшеном светит, в кулак не сожмёшь. Не ты ли просил моего себе? Отдам. Ослобони меня с молодцем от тяжести.
Стрыгун за косу ухватил, откуда только в руках ятаган взялся, резанул — и отпустило. Афонька от неожиданности на землю пал, ноги не держат. Алёнка засмеялась, звонко так, будто роса полевые колокольчики щекочет. Коса из рук Стрыгуна на шею ему скользнула, крепко перехватило дыхание, страх купленный к языку жмётся, слова не даёт.
Алёнка хохочет, речкой звучит.
— Ну что, здравствуй, отец неназванный, не ты ли мне опалу дарил? Не ты ли мне имя давал, Росиницей называл, бело тело в дух обращал? Вот и время пришло поквитаться.
Сняла ожерелье с шеи, пятую бусинку обломила, свет застил мир, слепит. Афонька ладонью укрылся, звон в ушах, образ Алёнки растаял. На её месте стоит дева грозная, белым платьем ветер подгибает, взглядом звёзды перемешивает. Хотел сказать, тут и дух вон.
Очнулся у реки. Сознание в себя принял, отряхнулся, венок возле подобрал. На берегу костёр горит, ночь, темно. Возле костра девица спит, кафтаном укрыта. Подошёл, присмотрелся — Алёнушка. Добудился. Коса при ней, краса при ней. Рядом прялка Настасьи Филипповны.
— Ты чё меня, нехристь, пробудил? Венок отпустила, только прилегла. — Оглянулась Алёнка. — Глянь, ночь уже, как время прошло, не упомню.
Подол огладила, косу поправила, спохватилась.
— Ой, кажись, подарок Росиницы утеряла. Ты не видал? А ты кто вообще? А откуда бабушкина прялка? Я её годов семь как заезжему продала.
— Я Иван Ильин, села Белого сын. Раньше Афонькой кликали, да то всё сказка, нынче я Руси человек, земли парубок. Вот, возьми. — Из-за спины протянул Алёнушке венок.
— Мой, точно мой. А где нашёл-то? Сама пускала, там по течению пошёл, да за поворотом скрылся.
— Где нашёл, там уже нет, а прялка — мой тебе подарочек на жизнь новую. Росиница подарок забрала взамен счастья. За бусинки не переживай, чего купить нельзя, сделать можно. Хочешь, одарю?
— Хочу. Только поздно жемчужинки-то искать. Вон у озера гулянье слышится. Песни поют. Пойдём.
Алёнка взяла крепкую ладонь и запела:
— Куда, милая, ходишь?
— Хожу по сердце его чистое.
— А что, милая, просишь?
— Прошу его себе грешного.
— А как, милая, жить будешь?
— По совести, да по желанию.
— А любить, милая, будешь?
Люблю по всевышнего совету
Да тайному знанию.
— А как, милая, себя растеряешь?
— Растеряю — соберу в руках его.
— А кто он, милая, знаешь?
— Знаю, помню сквозь века его.
— А коль отвернётся?
— Буду жить честью да совестью.
— А коли погубит?
— Не погубит, не в его это силе
Да жизненной повести.
— А куда, милая, ходишь?
— По что — мне уже ведомо!
Хожу по следам его,
По дыханию его, по взгляду,
По небесному свету.