А потом он снова все забрал, и она ощутила себя той толстой девочкой, которая никак не может угодить матери и всегда хуже, чем ее несравненные сестрицы. Она ненавидела память об этом чувстве, ей претила мысль, что она может вернуться к ней.
Возможно, все, что он говорил ей, было всего лишь поверхностным флиртом, но она относилась к сказанному вполне серьезно. Потребуется время, чтобы она вновь испытала комфорт от пребывания в своем облике. Со временем ощущение идентичности вернется, если, она, конечно, позволит это себе.
Она не может выйти из этой ситуации униженной. Когда все только начиналось, она полностью осознавала всю опасность того, что она предлагает себя Уинтропу Райленду. Она лишь не угадала, что в этом случае рискует своей уязвимостью больше, чем положением в обществе. Она по-настоящему не задумывалась, что произойдет, если он разобьет ее сердце. И к тому же не думала о том, что может влюбиться.
Возможно, ей просто так сильно хотелось любви, что она схватилась за первый попавшийся шанс, чтобы попробовать, что это такое. Подвернись случай, она вкусила бы ее давным-давно. Ее родители не принадлежали к тому сорту людей, которых ребенок может пожелать себе, но у нее были дедушка с бабушкой, дядья и тетки, которые любили ее, особенно дорогая тетя Эмили. Тони был привязан к ней, его родственники всей семьей и каждый в отдельности с радостью принимали ее. Она знала, что такое любовь. Но любовь мужчины к женщине была загадкой.
Уинтроп Райленд не любил ее, во всяком случае, так, как она это понимала. Чем сильнее сердцем она тянулась к нему, тем настойчивее разум твердил ей, что самое лучшее, если он оставит ее в покое.
Она наконец выплакалась, вытерла глаза платком. И тут запоздало сообразила, что это был его носовой платок. Вот она – ирония судьбы. Голова болела, глаза жгло огнем, а в груди – отчаянная пустота. И она поняла, что это означает. Она любит Уинтропа Райленда.
Да, он причинил ей боль, но она не в силах забыть его и любит еще больше. Он предал ее, чтобы защитить себя, ну и что? Его первой мыслью было позаботиться о брате. И разве может она не любить человека, для которого семья важнее самого себя? Если бы она удосужилась подумать, то поняла бы его логику, хотя это и не избавляло от боли, от ощущения, что существовавшее между ними исчезает, словно дым.
Господи, когда же все это кончится? Она просто сойдет с ума! Она больше никогда не осмелится полюбить, если такая мука вновь ожидает ее. Подумать только, она переживала, что вышла замуж не по любви. Теперь она была рада этому.
– Вижу, я приехал кстати.
Улыбнувшись, она закрыла глаза. Натаниэль вошел в комнату. Несмотря на угрызения совести при взгляде на то, как неестественно прямо он двигается, Натаниэль был желанным средством отвлечься. Хотя он, несомненно, захочет поговорить об Уинтропе. Он был тем, за кого можно было ухватиться. На него она постарается опереться и переждать, пока вернутся собственные силы. Он мог почувствовать ситуацию и подсказать, слишком или недостаточно она сурова к Уинтропу. Он разумно мыслил в отличие от нее, утратившей способность видеть себя со стороны.
Но самое главное – он был готов подставить, плечо, на котором можно было выплакаться.
– Ты самое желанное средство от моей меланхолии, – сообщила она ему, усаживаясь на противоположный конец скамьи.
Он облокотился на оконную раму и взял ее ступни в свои ладони.
– Вот и отлично. Сегодня первый день из четырех последних, когда нет дождя. Ты заслужила передышку.
Она улыбнулась, и от сердца отлегло. Натаниэль знал, что сделать, чтобы она почувствовала себя лучше.
К счастью, он и сам выглядел вполне пришедшим в себя. Его лицо обрело прежний вид, за исключением двух небольших заживающих порезов и расплывающейся желтизны, оставшейся от одного, ну, может быть, двух синяков. Он говорил всем, что поскользнулся на льду у дверей Мойры, объясняя, таким образом, свой внешний вид и то, почему он отлеживался у нее в доме.
Вот еще один человек, которому приходилось лгать, чтобы защитить Уинтропа Райленда и его тайны. Большинству людей стоило бы большого труда скрыть все это. Секреты Уинтропа могли бы уничтожить его или отправить в тюрьму. Но были ли они опаснее, чем то, что прятал от людей Натаниэль? Ее собственная тайна, выйди она на свет, разрушила бы ее жизнь, и в результате она оказалась бы под отчим кровом, у матери, которая никогда не относилась к ней иначе, как с раздражением.
– Так почему мы плачем, любовь моя? – Натаниэль легонько похлопал ее по колену. – Сегодня он опять не пришел?
Они оба знали, кто такой «он».
– Он только что ушел, перед твоим приходом. – Ее друг нахмурился в замешательстве.
– Тогда чего же лить слезы? Разве он не бросился к твоим ногам и не попросил, чтобы ты вернула его назад?
Она шмыгнула носом, а пальцы комкали влажный носовой платок.
– Он сказал, что я могу делать с ним все, что хочу. – Натаниэль по-прежнему был в замешательстве.
– А в чем тогда проблема?
Она посмотрела на него. Неужели это не очевидно?
– Я не должна указывать ему, как поступить, он сам должен понимать!