В новый день
Перед вами — квинтэссенция нуара, творение неусыпного сумрачного гения Анонимуса.
1
Забрезжил свет.
Забрюзжал, если точнее.
Свет, смешанный с фальшивым сиянием неоновых вывесок.
В небе повесилась тусклая, чахоточная луна — луна, покрытая дымными тучами, грязная, словно бродяга, провалявшийся в канаве чуть дольше обычного.
Ветер, проникавший сквозь приоткрытое окно, тихонько колыхал жалюзи, из‑за которых окно было похоже на панцирь броненосца-альбиноса. Снег растворялся на подоконнике, оставляя маленькие холодные лужицы. Иногда его залетало совсем чуть-чуть, а порой он врывался мощным потоком внутрь — погода стояла неважная. Завывания ночной бури перемежались с редким, сначала глухим, потом высоким, а затем опять низким шумом проезжавших вдалеке машин.
Где‑то лаяла собака. Где‑то стрекотали вертолеты.
Я проспал, наверное, часов двенадцать, но совсем не выспался. Почему?
Мне приснился сон.
Он был похож на странный, фантасмагоричный грайндхаус, снятый на выжженную 8-мм пленку; в нем я не слышал ни слова, но было столько болтовни, горячечного бреда, пустотрепства. Тарахтящий кинопроектор в моей голове выплевывал блеклые, почти бесцветные картинки на облезшие обои моего временного убежища — моей черепной коробки. Вся эта кавалькада образов, драк, встреч, лжи — весь этот фарс вгрызался в мозг и вырезался на теле кособокой татуировкой, сделанной потным художником в прокуренном тату-салоне.
Сон был слишком реален — ни одной выдуманной увертюры; слишком ирреален –как будто, по решению суда, Следствию запретили приближаться к Причине не более чем на тысячи световых лет. Причина была запойным алкоголиком, постоянно колошматившим всех окружающих.
Держись от меня подальше.
Знакомо ли вам такое чувство, когда реальность будто бы продолжение того самого сна?
Мне — да.
И что же в таком случае принято делать у нормальных людей? Мне пришла в голову гениальная идея — надо выпить.
Диван выдавил меня из себя. Грязный, дырявый диван, весь в пятнах от пролитой выпивки, пепла. Пока я вставал, с меня слетело пальто, служившее, по всей видимости, одеялом. Встав, я сразу же схватился за правый бок, который все еще побаливал — наверное, одно-два ребра сломаны, как китайские палочки для еды. В области лодыжки тоже какая‑то туповатая боль, но ходить, вроде как, могу. Через несколько минут боль совсем унялась — значит, все работает, как по маслу.
Я еще не пришел в себя — так, заскочил на огонек, никого там не увидел и пошел дальше. Язык терся о кусок пенопласта, которым стало мое небо. Я подошел к окну и, едва-едва приоткрыв пальцами створки жалюзи, окинул беглым взглядом улицу.
Дома пялились на меня своими прямоугольными подслеповатыми глазами; из люков лениво тянулась грязная вата пара; по небу дрейфовали те самые вертолеты, чьи пропеллеры сквозь сон напоминали назойливый стук дождя по фанерной крыше.
Какой тут дождь, снег идет уже черт знает сколько. Говорят, что зимой города приобретают некий «сказочный» вид — и, ей-богу, я бы все отдал, чтобы все оказалось сказкой, принц в конце спас бы принцессу, дракон был бы повержен, и жили бы мы все долго и счастливо, и потом вообще закатили пир на весь мир, после которого, наверное, я и проснулся с таким похмельем.
К тому же, на пиру принято наливать.
Это, если подумать, и была сказка — одна из тех, которые на самом деле рассказывали в Средние века. Где была грязь, холера, кровь, смерть.
А снег идет и идет.
Если раскочегарить эту преисподнюю, подлить масла в печку, то можно и дождя добиться.
А вы знаете, что на самом низком кругу ада чертовски холодно?
Поэтому, кстати, мы, наверное, и говорим «чертовски» холодно. Ну, не обращайте внимания.
А еще вот — знаете, для кого предназначается этот круг?
Кого там жрет Люцифер?
Предателей.
Вертолеты пытались расковырять улицы столпами света из прожекторов, ворочая кочергой-лучом в потухшем камине города.
И из него выбилась пара искр.
Я кивнул, подтверждая собственные предположения и опасения: вся окружавшая меня техника ни за что не потягалась бы с моими биологическими часами, которые сработали просто идеально, выпнув меня из удушающих объятий Морфея обратно в серые будни. Внутренний будильник зазвенел в черепной коробке, и это гудение до сих пор отдавалось эхом мигрени. Живот скрутило и наливавшей руки и ноги быстросохнущим эпоксидным клеем.
Боль утихомиривалась, но отказывалась уезжать, как надоедливая родственница.
Сестренка, мы ведь увидимся очень скоро, а пока — будь добра, проваливай.