— Эй, — крикнул я, чтобы привлечь к себе внимание.
Никакой реакции.
— Эй, как насчет обслужить‑то? — где мои манеры.
Барменша неторопливо подошла ко мне. Она была очень похожа на ту девицу, что вцепилась в меня ранее — точно такой же оттенок волос, только у этой челка закрывала половину лица, но под ней я смог разглядеть повязку на глазу. Окурком? Ножом? Пулей? Неудачная операция? Рядом на щеке пара шрамов — значит, ей вырезали глаз, чтобы потом, нафаршированный имплантами, продать его кому‑нибудь, кто страдал плохим зрением.
Добровольно ли она сделала это? Или срочно нужны были деньги?
По ее немного зажатой манере, я понял, что она много чего повидала. Хотя в ее возрасте бегать бы ей с мальчишками с уроков, писать в дневник свои секреты, болтать с подружками по телефону.
Я — старый дед, ретроград.
— Не видела тебя тут раньше. Ты кто такой? Откуда взялся?
— И я себя здесь раньше не видел, дорогуша! Невероятно, как тут умудряются запомнить хоть кого‑либо! — сказал я, мучительно изображая неподдельное удивление.
Следы от инъекций на шее. Справа. И она правша. Испорченные дети.
— Эй, эй, — сказал я ей, как только она начала отходить, приняв меня за очередного психа, — Где берешь? Сама хоть? — показал я пальцем ей на шею. Она сразу же закрыла ее рукой, а лицо исказилось от гремучей смеси гнева и смущения, — Мне просто тоже нужно.
— Не продаем такого.
— Ну а сама где берешь? Да я не коп, я тоже, — показал ей небольшой шрам и на свой шее, — из страждущих.
— Не знаю, — не врала, — Дают.
Такая у них зарплата. Неплохо придумано — но ничто не ново под Луной.
— Ну так что будешь‑то? — недовольно спросила она.
— А я думал, мы друзья!
Из‑за пазухи слегка вытягивает небольшой пистолет. Холодная стал нежится рядом с ее очевидно небольшой, едва набухшей грудью. Плоть и сталь.
— Виски на камнях. Три рюмки сразу.
— Три?
— Да, три! Три!
— Да поняла я.
Наливает и ставит, я кладу банкноту на стол, она ее мгновенно забирает. Стаканы холодные, а жидкость немного вязкая.
Раз.
Не так уж и мерзко, но все равно дерьмо собачье — как и надо, если честно. Алкоголь своим вкусом, своей отвратительностью должен напоминать тебе, почему и зачем ты его пьешь. Горькие дни — горькое пойло.
— А ты кто такой вообще?
— Да так, просто мимо проходил, искал кое‑что или кое-кого.
— Не мое это дело, в общем.
— Сразу видно умную девочку!
Она то ли обиделась, то ли смутилась. Женщины!
Два.
Я не замечал, как сменялись треки.
— А ты…, — попытался я нарушить неловкое молчание, — просто работаешь здесь, или…
Барменша наклонилась, чтобы достать что‑то из‑под стойки.
— Да тихо, тихо! Я просто…
— Что? Я ставила бутылку на место, — сказала она и слегка засмеялась.
Совсем еще ребенок. Может, рассказать сказку?
— Когда‑то, — начал я, когда она уже отвернулась — тут все вообще по-другому было. Вряд ли ты застала еще, — и она снова уставилась на меня.
— В общем, там раньше была настоящая сцена, с настоящими музыкантами, там они играли что‑то себе, играли. И людей мало было. Совсем. И столики везде стояли.
Я посмотрел ей в глаза, точнее, в тот глаз, что не был скрыт повязкой и челкой. Блестит. Или мне кажется — хочется.
— В общем, не так шумно здесь было. Не так много людей — всегда же хочется одному побыть, да? И как‑то… Не так страшно было. Не так. Потом война — но это ты уже, наверное, знаешь.
— Угу.
Я еще раз посмотрел в ее искрящийся глаз. Затем повертел в руках последнюю рюмку. Толпа. Танцуют. Ничего не замечают.
— И я помню, в старом фильме еще слышал, парень один сказал: «Весь мир остался три рюмки позади».
ТРИ.
Рюмка прилетела ему прямо в глаз, и он пошатнулся, но не потерял равновесия.
Они следили за мной все это время. Из дома? С улицы? Внимательнее надо быть, старый придурок!
Не полиция, не спецназ — а мусорщики моих конкурентов.
Компания, отличавшаяся лишь логотипом.
Пока первый приходил в себя после удара, я, не вставая со стула, схватил второго за голову и ударил об стойку. Упало несколько бутылок. Вырубился сразу.
Первый оклемался.
Лишь бы никто не заметил нас. Приедет полиция — и все пропадом.
Он замахнулся, чтобы врезать мне прямо в глаз, но я был не настолько пьян, чтобы пропускать такие детские оплеухи.
Встать, увернуться. Я пнул стул, тот ударил второго по ногам — не больно, лишь бы выиграть время.
Он снова начал махать руками, как угорелый. Захват — пара ударов в солнечное сплетение.
Рука болела. Конечно — я, можно сказать, бил сковородку
Я взял со стола пепельницу и ударил его прямо по затылку. Пепельница не разбилась — чего не скажешь о его черепе.