Да уж.
Пробрало.
Как масленка для Железного дровосека. Дороти, постучи туфельками, и пошли отсюда к чертовой матери, прямо в Канзас, мне даже сердца уже не надо. К черту Гудвина, что с него взять, старого мошенника. Иди домой, играй с собакой своей, а я тут просто поваляюсь, пока не заржавею окончательно. Надоели мне эти летающие макаки, которые были на службе у… я забыл, какая это была ведьма. Но имеет ли это хоть малейшее значение? Все эти ведьмы, сидящие на вершине своих черных неприступных замков для меня на одно лицо.
Одна из этих летающих макак них чуть не тыкнула лучом света мне прямо в окно, но затем послышался удаляющийся рокот ее лопастей-крыльев. Ложная тревога.
Поставив бутылку на место, я взял телефон, посмотрел в последний раз на время и начал собираться. Торопливо застегнул рубашку, стряхнул с нее пепел, накинул на шею черный узкий галстук, подобрал с пола пальто.
Чего‑то не хватает — да, револьвер. Я проверил барабан. Пусто. Надо будет разжиться патронами где‑нибудь — хм, вот и повод зайти к моему дружку-хакеру (только не называйте его хакером, он считает это слишком варварским словом).
Люди часто жалуются, что их желания никем никогда не учитываются, что всем наплевать на то, чего им действительно хочется. Но вряд ли их желания соразмерны с моими мольбами хоть раз не доставать оружие и не подмешивать в чье‑либо серое вещество другое серое вещество. Одним словом — свинство какое‑то. Я сегодня в ударе.
Не хотите по-хорошему — будет вам по-плохому. Все честно.
Пока я засовывал револьвер в карман пальто, я нащупал колбочку тоника. Синеватая жидкость, заполнявшая ее наполовину, колыхалась, подергивалась и переливалась самыми разными красками, словно исполнявшая танец живота фигуристая арабка с живыми, чувственными формами.
Завлекая.
Потому что танцует уж больно хорошо.
Но, к сожалению, душечка, ты меня…
Душишь.
Но мы встретимся скоро, ладно?
Не сейчас.
Расскажешь мне очередную сказку эту ночью — но когда она закончится, и иллюзия из дурманящего тумана прогонит меня на серый асфальт реальности, выкинет, как хозяин харчевни очередного забулдыгу, и я буду чувствовать себя не лучше, чем харчок туберкулезника.
Я выпил еще раз.
Кроме бутылки, кое-какого мусора, пепла, моих вещей в комнате не осталось. Я надеваю шляпу, открываю дверь.
Вспоминаю, что любовь всей моей жизни мертва по моей вине.
Вспоминаю, что буду ходить, ходить, ходить по этому ледяному кругу.
Мсье Люцифер — бон аппети.
И затягиваю потуже галстук.
2
Я вышел из дома и начал спускаться по грязному, тухлому, сырому подъезду. В одном углу валялась груда тряпья, в другом — какой‑то трясущийся наркоман. И даже не просите меня сказать, где что именно лежало. Я понятия не имел.
Я даже не помню, как вообще оказался в этом доме — такое ощущение, что я просто забрел в пустующую комнату, в которой, мне на радость, оказалась недопитая кем‑то бутылка виски, и я, будучи человеком совершенно не привередливым, не преминул насладиться сей амброзией. Вообще, сейчас очень часто случается так, что людей просто выдворяют вон за неуплату счетов. Никто ничего не конфискует, не судится — с таких просто нечего взять. В основном, все эти дома, где по-дешёвке сдавались занюханные комнаты, были полуразвалившимися, но все еще умудрявшимися стоять реликвиями военных времен, когда бомбы разрывались прямо посреди улиц, перемалывая, стирая в порошок всех подряд — мужчин, женщин, детей.
Послушайте!
Я все еще помнил, каково это, когда снаряд из миномета отрывает тебе нахрен обе ноги. Каково это, когда табачный дым выходит из насквозь пробитого легкого — а что, парню, умиравшему у меня на руках, рак легких был не так страшен.
Погибло не так уж много людей. Буквально пара полков, может быть. Я не знаю. Нам ничего не говорили, а увидеть ситуацию в целом было невозможно, несмотря на миллионы новостных сайтов, газет, передач. Просто в каждой создавалась своя вселенная, где велась своя война, и одни и те же кадры могли показывать совсем разные бойни.
А кроме того, какие‑то моменты и вовсе не показывались. Зритель хотел быть шокирован — но не слишком.
Послушайте!
Нам дали автомат, мы спросили «кого убить». Но не мы выиграли эту войну — а расчеты, договоры, контракты, санкции, эмбарго, сводки новостей.
Я не знаю, что мы выиграли, и что мы потеряли. Никто не знал.
Так или иначе, кто‑то так и стал гнить в дешевых районах, кто‑то перебрался в роскошные хоромы на том берегу. В основном люди, копошащиеся в своих трехстенных клетках, или же пресмыкающиеся в сервисе и во всем таком, что, по идее, должно делать нас счастливее.