Я живу, лелея тупую, абсолютно иррациональную веру в этом мире рациональных компьютеров, железной логики, математически точно прописанных алгоритмов чувств и эмоций — я верю, что снова тебя встречу и все исправлю.
Я все исправлю.
Я спасу тебя.
Мне нужен еще один шанс.
Между мной и пустой необъятной крышей оставалась лишь старая деревянная дверь. Я провел пальцами по мокрому от снега дереву. Немного шероховатая, холодная. Я уж боялся, что она давно сгнила — но я ошибался. Она все еще была настолько крепкой, что, казалось, она будет последним, что останется в этом мире.
Приложив совсем небольшое усилие, я открыл ее. Сразу же в лицо мне подул резкий, морозный ветер, словно он торопился влететь в это здание, как кто‑нибудь, когда ему не терпится сбегать в туалет. Крыша представляла собой большую ровную площадку, размером чуть меньше баскетбольной площадки. Вся поверхность была припорошена нетолстым слоем снега. Оттуда всегда открывался прекрасный вид на ужасный город — даже такое скопище отребья и подонков могло казаться красивым на рассвете, когда каждому, говорил я ей, давалась новая попытка исправиться.
Было слишком темно, чтобы что‑нибудь увидеть.
Меня трясло: от холода, от боли, от отходняка после тоника, от волнения, от усталости, от тревоги, от страха. Но я, хромая, испытывая страшные боли в груди, продолжал идти и вглядываться в каждый клочок темного полотна, нарисованного передо мной.
Луна скрылась за облаками. Мы остались совсем одни в этом страшном мире. За сиротами никто не присматривал.
Знакомо ли вам чувство, когда что‑то происходит, и ты не можешь до конца в это поверить и мысленно пытаешься то отмотать время назад, то убедить себя, что это сон или еще что‑нибудь в этом роде?
— Н-не. Подходи-те, — сказала она испуганным, дрожащим голосом.
Она была похожа на фею, на бестелесного духа, проекцию старых воспоминаний — да, ее силуэт был картинкой, отбрасываемой старым кинопроектором на поблекшие обои и обшарпанные стены моего мозга. Настолько нереальной она казалась мне.
Я не знал, заплакать ли, рассмеяться, закричать на нее, схватить ее. Для начала, я просто протянул руку.
— Определен как «опасен».
Опасен. Опасным мы считаем то, что несет нам смерть.
Я же не смог защитить ее тогда. Справедливо ли?
Думаю, да.
— Если что и опасно, — сказал я, — так это стоять на этой крыше, особенно в такую бурю. Тебе не холодно?
Одна посмотрела вниз, затем снова уставилась на меня.
— Нет.
Какая поразительно точная копия. Почти как живая — не считая глубокий черных полос-швов на местах сгибов и суставов. Кожа практически как настоящая. Даже волосы те же.
Глаза же были сделаны из стекла.
Должен ли я был сделать то, что должен?
— Степень опасности: высокая. Неизвестный фактор обнаружен.
— Вся жизнь — неизвестный фактор.
Нашел время шутить.
Получи лучше хук со спины и отлети на несколько метров.
— Хорошие же у них… игрушки, — прокряхтел я, пытаясь встать.
Мне не так уж было интересно, что он сделает со мной — ударит ли, сбросит с крыши, пнет, свернет ли мне шею. Мое внимание было приковано к ней, казавшейся сейчас совсем маленькой и беззащитной, напуганной девочкой.
Мой назойливый недруг, казалось, не проявлял к ней никакого интереса. Его целью, заключил я, было не пустить меня к ней.
Где‑то там, наверху, подумал я, большой ребенок захотел свою куклу обратно.
Извини — она сама захотела уйти. Уважай чужие интересы, скотина.
В таком состоянии мне его не победить в открытую, пускай у меня и есть преимущество в одну конечность — но толку ли, если я умел держать не удар, а только сигарету.
Откатиться от летящего в тебя пинка и оказаться на самом краю крыши — не лучшая идея, но по-другому я не увернулся бы.
Его круглые рыбьи глаза загорелись кроваво-красным светом, который воплощал весь гнев, все отвращение, которое эта совершеннейшая машина испытывала по отношению ко мне — дряблой, задыхавшейся, потной туше. Давай, разозлись. Злись еще. Мне это только на руку. Но мы оба знаем, что процессоры в твоей башке говорят тебе — выгодней всего сейчас нанести точный удар по голове рукой, поскольку таким образом обеспечивается наиболее высокий процент попадания, да? Так ты сейчас подумал?
Предсказуемо.
Прямой удар в лицо, который должен был бы раскрошить мне череп — зная его наперед, я сделал то, чего эта тварь никак не ожидала — подкатился в его сторону, прижавшись практически вплотную. Ему меня теперь не пнуть — замаха не хватит. Другую же руку еще надо вернуть в исходное положение.
Он решит снова воспользоваться ногами, поэтому он сделал небольшой прыжок назад, маленький шажок.