Он легко поднял ее, прижал к себе.
— Танечка, не надо… Ну, успокойся уже. Весь ишув перебудишь.
Неожиданно подействовало. Она прижалась к нему и затихла.
— Мне ничего не надо от тебя, — улыбнулась она. — Я ведь тоже купилась на эту сказочку, поверила, что придет Мессия…. Ну не идиотка ли я была…
— Когда-нибудь мы полюбим эту страну, — сказал он. — Тогда уж Мессия непременно придет.
Они стояли на крыше, обнявшись, пока окончательно не замерзли.
Осенью в Иерусалимских горах холодно, но прогревшийся за день каменный склад хранил тепло до утра. Под утро он устал сопротивляться, и она все-таки добилась своего. Топчан в комнате был один, а спать на цементном полу — самоубийство. Алексей даже не знал — радоваться или расстраиваться, спросонья он с трудом понимал, что к чему.
Она поднялась первой. Не одеваясь, направилась к холодильнику.
— У тебя есть что приготовить на завтрак?
— Ты когда уезжаешь? — вместо ответа спросил он.
— Хоть бы завтраком покормил даму!
— Мне было хорошо с тобой, — поблагодарил он.
— Вот видишь, а не хотел… Никто не знает, что его ждет, — рассудительно сказала она. — Я ведь, когда к тебе ехала, думала: устрою наконец свою жизнь…
— Со мной и смерть не устроишь, — вздохнул он и спустил ноги на пол. — Отвернись.
Она рассмеялась. Сейчас она уже не казалась такой несчастной, как вчера.
«Хоть одного человека сделал счастливым!» — подумал он.
— Там, на нижней полке, банка абрикосового джема и хлеб.
— Чем ты питаешься… — вздохнула она.
— На шаббат я хожу обедать к соседям, — ответил он.
— Пойдем вместе?
— Но тебе придется надеть платье, а не шорты, здесь не Тель-Авив…
— Прямо как староверы… — Она потянулась всем телом, не торопясь одеваться. — Ты не поверишь, но за три года, что живу здесь, я не спала ни с одним хасидом! С кем только ни спала, вот даже с тобой спала, а с этими — ни разу…
— Конечно, — ответил он. — Ты для них — заблудшая душа, требующая исправления.
— С этой бедой как-нибудь проживу, — махнула она рукой, — лучше скажи, где у тебя…
— Туалет на десять шагов вниз, по склону холма.
— Мило. Я думала, ты водил меня туда на экскурсию…
— Напоминаю: чтобы выйти из дому, надо одеться…
— Господи, что с нами будет… — невпопад сказала она. — Из города все бегут, снять квартирку на Алленби теперь дороже, чем в Яффо.
— Ты сама сказала: человек не знает, что его ждет. Может, мы станем бомжами, а может — учителями Талмуда…
— Спасибо, учителем русского языка я уже была.
Он не то чтобы забыл, а немного не рассчитал, когда приглашал ее на уик-энд. До окончания субботы автобусы не ходили. Взять такси негде. Попросить кого-нибудь подбросить до города — нечего и думать, поселенцы нарушать шаббат ради этого не станут. Ему было легко с ней, но ее непосредственность утомляла. Он привык быть один.
…На обед пошли к Шломо Гамбургу. Шломо рассыпался в комплиментах и взял адресок.
— Сбудется твоя мечта переспать с хасидом, — шепнул ей Алексей. — Мечты имеют свойство исполняться иногда самым причудливым образом.
— Тоже мне хасид, — небрежно бросила Таня. — Где пейсы? А сюртук?
— Кипу видишь? Мало тебе? Привыкла к сюртукам с Меа-Шеарим…
Великодушный Шломо внимательно слушал и улыбался, не понимая ни слова.
— А почему бы и нет… — протянула Таня, что-то решая для себя. — Какая милая кошечка…
Она рассеяно погладила Сикейроса, развалившегося в единственном кресле Шломо в позе отпраздновавшего Пурим ешиботника. Кот лениво махнул лапой, и на Таниной ноге вздулась красная полоса. Она потрогала оцарапанную коленку и удивленно проговорила:
— Ну что за блядская жизнь… Поляков, это дорого тебе обойдется!
Алексей кивнул в сторону Шломо:
— С него и возьмешь!
В конце трапезы Сикейрос, тонко чувствующий обстановку, приревновал, и вознамерился нагадить на Танины туфли. Он почти уже устроился на них, но Алексей успел отпихнуть его подальше от стола. И Шломо не стал заступаться за питомца: сам виноват. Таня же отчаянно вскрикнула:
— Бедненькая моя кошечка, пушистенький мой! Эта скотина ударила тебя ногой!
Алексей улыбнулся: только русское сердце могло пожалеть это наглое ободранное чудовище.
После обеда пошли показывать гостье окрестности Кохании. На южном склоне, выходящем к деревушке Джабаль, Таня нарвала полевых цветов, сплела венок и надела его на лысую голову Шломо.