Что вы думаете, имея кучу забот, двух балбесов и женское общежитие, где если тебе не родят кого-нибудь, то будут курить в комнате, можно всегда помнить о том, что делаешь? Так вот, однажды она вовремя не процедила квас, и он забродил больше обычного. Это огорчило бы кого угодно, только не мою маму — она добавила туда горсть дрожжей для усиления эффекта. А поскольку не была мастером виноделия и браговарения, то для крепости стала сливать в бутыль невесть откуда бравшиеся остатки водки. Полученное изделие было жидкой валютой для расчетов при производстве многочисленных хозяйственных работ, которые не под силу женщине, имеющей в наличии одну левую руку. Настоящий квас настаивался в другой такой же бутыли, стоящей рядом с почти убойным зельем.
Был июль, и была жара, даже утром. Первыми в дверь постучали два сантехника:
— Ривочка, не угостишь квасом?
Чтоб Ривочка не угостила — такого не было, и это знали все. Она заставила маляров достать бутыль из подполья на их и, как потом оказалось, на свою собственную голову. Они выпили по кружке, попросили еще по одной и, пожелав маме здоровья, вышли. Следом зашли маляры, и процедура повторилась. Потом заходили все: электрики, разнорабочие и даже дворник-фронтовик дядя Саша Сергеев, ему тоже нашлась работа и кружка квасу. Маме и в голову не могли прийти последствия ее гостеприимства. Она и забыла вовсе, что бутылей в подполье две.
Содержимого бутыли становилось все меньше. Ну сами подумайте, что, у мамы было время стоять с мерной кружкой? А работа все не начиналась. Приди раньше Аркадий Моисеевич Пищиц, может быть, все и обошлось бы, но у него было много объектов.
…На улице Пищица встретили только тополя, от стыда покачивающие кронами, а на вахте — вахтерша тетя Рива, произносящая с десяток еврейских проклятий пьяницам, непонятно где и на какие деньги накануне зарплаты умудрившимся напиться. Что-то плескалось в бетономешалке, и это что-то брызгало на лицо спящего рядом маляра дяди Васи. Дядя Вася языком пытался дотянуться до носа, так как ему было щекотно, но не мог и потому нервничал. Дворник-фронтовик дядя Саша спал, не выпуская из рук метлу, как автомат «ППШ», в любое время готовый к атаке. Комната, временно оборудованная под бытовку, была наполнена телами передовиков социалистического труда. Дверь бытовки подпирала опустошенная бутыль из-под кваса.
— Драбкина! — крикнул заместитель директора, и его услышала только та, к кому он обращался. Вахтерше было не до него, она метлой перекатывала по земле мужа фронтовика, как ком сухих листьев.
— Драбкинаа, ты где была, когда они нажрались, как свиньи?
С убежденностью, свойственной настоящим членам Коммунистической партии, с наивностью ребенка детсадовского возраста мама объясняла, что была на фабрике, потом съездила в подшефную школу, а потом — это разозлило Пищица больше всего — отлучилась, чтобы покормить и напоить свиней.
— И последнее тебе удалось, — печально изрек куратор ремонта. На запотевшем циферблате часов главного фабричного строителя стрелки показывали время безнадежно потерянного обеда. А тут еще духота, запах краски и пьяных мужских тел.
— Драбкина, — уставшим голосом спросил Аркадий Моисеевич, — квас у тебя еще остался?
ШУТНИК
Дядя Миша умер с шуткой на языке и с улыбкой, которую позволял себе крайне редко. О том, как он умер, я расскажу чуть позже, а пока прошу вас, выкиньте из головы это грустное вступление, ибо о таких людях, как дядя Миша, не принято говорить в прошедшем времени, дядя Миша один из самых прекрасных шутников нашего города — города, некогда богатого такими людьми, как он.
Дядя Миша Азерлян, хоть и носил армянскую фамилию, был безнадежным евреем. Он работал электриком на швейной фабрике и редко улыбался. Но именно после него остались в нашем городе бессмертные выражения: «Спасибо, я пешком постою» — это на предложение присесть, а на предложение покушать он, как правило, отвечал: «Спасибо, я вчера обедал».
Лучшим дяди-Мишиным другом был пес Туман. Почему лучшим? Дядя Миша объяснял это двумя причинами. Туман приносил и подавал ему комнатные тапочки, и это было очень важно, потому что при приступе радикулита хозяину было трудно нагибаться. Еще потому, что, присев у его ног, Туман никогда не просил поделиться выпивкой — для счастья ему хватало и закуски.
Как многие электрики того замечательного времени, дядя Миша любил выпить. Но, заметьте, он никогда не был пьяницей, и если кому-то придет в голову его таковым назвать, то пусть у него язык отсохнет раньше, чем он это произнесет. Естественно, когда дядя Миша выпивал — он шутил чаще, чем тогда, когда хотел выпить и болел с похмелья.
Проживая в коммунальной квартире, как и большинство трудящихся города Биробиджана, дядя Миша любил пошутить с соседями. Я уже и не помню, какими были их имена и фамилии, да это и неважно. Назовем одних — Шира и Мейер. Люди они были не вредные, просто любили что-нибудь подслушать, кому-нибудь рассказать. И еще они очень страдали от отсутствия чувства юмора, которого, как вы уже поняли, было в избытке у дяди Миши. Зная эту соседскую привычку, дядя Миша доставлял старым людям немало хлопот. Он, например, зная, что старики любят подслушивать через замочную скважину, поднимаясь со своего первого этажа на его второй (дал Бог им здоровья), и при этом не выносят табачного дыма, пускал в упомянутое отверстие дым известного на весь мир «Беломорканала». Естественно, в тот момент он курил «Беломорканал» не в затяжку, то есть без вреда для собственного здоровья, и делал это до тех пор, пока маленький тамбур не наполнялся скрипучим старческим кашлем. После этого только раздавался стук в дверь:
— Мищеньки, у тебя ничто не горит?
— Боже упаси, мне бы Туман сказал если что…
Вернувшись однажды домой в обычном для себя состоянии, после того как удалось слегка подхалтурить (для несведущих — это значит подработать), дядя Миша решил порубить на части мясо, доставшееся ему, естественно, по блату. Ну, скажите мне, кто в те годы мог достать мясо обычным способом, то есть купить в магазине?
Как это ни странно, но приход дяди Миши домой с пакетом в руках Шира и Мейер не заметили, видимо, кроме бдения у замочной скважины у них были и другие дела. К тому же, как уже было замечено, они жили на первом этаже в старой деревяшке Швейного переулка, а дядя Миша на втором. Так что пакет с мясом они обидно просмотрели. Дядя Миши поставил у печки чурку и начал рубить мясо, чтобы Сара, а именно так звали его жену, могла что-нибудь приготовить. Примерно на восьмом ударе топора в дверь постучали.
— Кто там? — спросил дядя Миша.
— Мищеньки, эти соседка Шира, что ти делишь, Мищеньки, с такой грохот?
— Рублю подполье, — не задумываясь, крайне серьезным тоном ответил дядя Миша.
— Мищеньки, таки рубишь нам на голова?
— Я не знаю, прорублю — увидим. А без подполья плохо — ни картошку хранить, ни кусок мяса спрятать.
К счастью, прежде чем вызвать милицию, Шира и Мейер побежали на фабрику, где Сара работала швеей. Это было недалеко, сбегать на фабрику. Они бежали и что-то кричали всю дорогу. Что именно они кричали, точно не скажу, мало того, что я не знаю идиш, так меня там еще и не было. Они прорвались в цех и сообщили Саре, что «Мищеньки сошли с ума пьяным, и теперь им на голова рубит подполье». Назад они бежали уже втроем.
Дверь квартиры была не заперта. Пес Туман, лучший друг дяди Миши, и его хозяин смотрели на Сару спокойно и даже с некоторым удивлением.
— Что случилось, Сара? — спросил дядя Миша, не поднимаясь с дивана. А Сара уже закатывала дорожки, проверяя целостность полового покрытия.