Выбрать главу

Может, куртку Сема и оставил бы на заборе, а как быть с водкой? Это настолько бы возмутило общественность, что Семе мало бы не показалось. Кстати, куртки тоже в те годы на улице не валялись. Сема висел и ждал. А что может быть полезнее в процессе ожидания, нежели здоровый сон. И Сема уснул. И был разбужен лично директором фабрики, который совершенно случайно проходил мимо. Он позвал мужиков, и Сему сняли с забора вместе с курткой и водкой…

Потом его отправили в пионерский лагерь. Нет, не вожатым и не воспитателем, ни в коем случае, — маляром в той же бригаде, но подальше от производства. Мужики, приехавшие ремонтировать лагерь, естественно, не могли допустить его к малярным работам. Ему поручили жарить рыбу. В бытовке имелась газовая плита, Сема сказал, что умеет ею пользоваться, и все… Мужики ушли работать и пообещали в одиннадцать явиться к завтраку.

В рационе маляров на завтрак полагается минимум сто граммов водки, иначе работы не будет. Рыба стояла на столе, водка тоже, и все это обещало изумительную радость. После первой стопки грубые от работы руки маляров потянулись к рыбе. Попробовав ее, мужики начали выбегать из бытовки, а когда возвращались — спрашивали, что Сема сделал с рыбой? И Сема отвечал, что он ее жарил.

— А как ты ее жарил, мишигинер? — догадался спросить бригадир дядя Саша, и Сема ответил, что рыбу, как и полагается, он обвалял в муке, которую взял в бачке. И он таки показал, где взял муку. Мужики посмотрели в сторону бачка, развернули его (чего не догадался сделать Сема) и прочли надпись. Даже такие мишигинеры, как Сема, в те годы умели читать. И надпись на бачке Сема успел прочесть раньше, чем это сделали мужики, и потому был уже недосягаем для них. «Хлорка» — было написано красной краской на том самом алюминиевом бачке.

Сему в тот день так и не нашли, а в городе Сема подал заявление об уходе из бригады маляров по состоянию здоровья. Запах краски ему был явно противопоказан.

Таких мишигинеров в нашем городе больше нет. И это грустно.

КТО ИЗ НАС НЕ УСПЕЛ СОСТАРИТЬСЯ

Помнишь, мама, я обманул тебя, сообщив, что мне залечили гастрит и я могу идти в армию? Терапевт из медкомиссии военкомата, твоя подруга, сказала, что гастрит как был, так и остался, она предлагала отсрочку. Я отказался и ушел… в стройбат, а мечтал о пограничных войсках. Я был тогда дураком, мама?

— Ты хорошо сохранился, сынок, — отвечала мама, покручивая левой рукой у виска. И снова становились очевидными две вещи: наличие у нее чувства юмора и отсутствие правой руки.

Стройбат — неизбежная закономерность, ожидавшая двоечника, дважды не поступившего в юридический институт. Уход в армию был событием для меня и вечным удивлением для мамы. И что с того, что ее сын плохо учился в школе? А увлечение техникой? Яша Рабинович, мастер цеха, куда мама привела меня после школы, говорил, что из меня вышел неплохой токарь, учитель по классу баяна хвалил технику игры.

— В конце концов, — кричала мама, — мой сын три года занимался боксом, и вот на тебе — «стройбат»!

— Он тебе нужен, Саша? — спрашивала мама.

— Нужен, мамочка.

Не только мне, но и многим в те годы было известно, что ангарский военно-строительный отряд не столько армия, сколько сообщество уголовников, наделенное правом беспредела. Но, видно, именно стройбат нужен был мне, воспитанному очкарику, чтобы научиться выживать, слышать и чувствовать опасность.

Несколько лет спустя я, тогда секретарь Биробиджанского райкома комсомола, приехал в село Красивое, где так называемые посланцы комсомола с приличными сроками за спиной вместо геройского труда на агрегате витаминно-травяной муки устроили пьяный шабаш. Требования Устава ВЛКСМ и постановление XVIII съезда комсомола для них были неубедительны. Они пили водку, а я пытался их усовестить. Но, к счастью, дарованному мне стройбатовским опытом, я скорее почуял, чем увидел, нож в руках у «комсомольца». Убежать? Без проблем, да только еще один обладатель комсомольской путевки уже перекрыл дверь. Это была петля, как сказал бы мой армейский друг Сашка по кличке Хрипатый.

— Земляк, — сказал я, поскольку терять уже было нечего, — перо без дела не достают, такие понты для фраеров, давай о людском…

Внешность моя явно не соответствовала произносимому тексту. Он убрал нож и предложил выпить. Поладили. Утром агрегат работал и пошла «витаминка». Я возвращался в город, где, расскажи обо всем маме, вновь услышал бы безнадежную констатацию факта моей вечной молодости. Как необходима, но скучна мудрость.

Пройдет два-три года, и в Биробиджане появится первая молодежная независимая газета «Взгляд». Мы будем делать ее вместе с Леонидом Школьником, известным в те годы журналистом. Каждый номер — взрыв, скандал, разоблачения. Азарт — профессиональное заболевание журналистов. Потом становится скучно. Чем больше свободы для прессы, тем слабей реакция читателей. А хочется результата. Чтобы как в кино — найти и обезвредить.

Именно тогда в жизни должен был появиться Сергей Мартынов — умница, Следователь, Богом поцелованный, потом судья областного суда и большой любитель Высоцкого. Мы пили чай и говорили о книгах, курили «Беломор» и читали Галича. Если честно сказать, Сергей появился гораздо раньше, просто тогда пришло время принятия очередного нестандартного решения.

— Хватит валять дурака, займись делом, — сказал Сергей. Странно, мне казалось, что ему нравится, как я пишу. Он угадал-таки то, о чем я подумал. — Мне нравится, как ты пишешь. Пиши на здоровье, но займись делом.

Мама тогда была за границей и по традиции все узнала последней:

— Тебе тридцать четыре года, и ты уходишь работать следователем. Тебе плохо в газете?..

— Мамочка, я просто не успеваю повзрослеть, мне некогда.

В первый же день работы в прокуратуре города я принял три дела в производство и заболел всеми тремя.

— Ты хорошо сохранился, сынок…

Уже через неделю один из бывших коллег-журналистов пустил слух о том, что Драбкин ушел из редакции в прокуратуру всего на полгода, чтобы написать книгу. И кто же это вам сказал, друзья мои? Быть может, мама? Она слишком хорошо меня знает, чтобы сказать глупость. Все только начиналось.

Нет ничего азартней и увлекательней игры со скучным названием «предварительное следствие». Шахматы отдыхают, преферанс — скучнейшее из занятий. Можно играть без козырей, но при этом иметь пять тузов в одной колоде. Я по сей день надеваю белую рубашку и галстук, когда иду слушать приговор. В суде театр наших почти военных действий опускает занавес…

Ситников по кличке Сито ходил вокруг меня кругами месяц, а я ходил вокруг его жены. Мы с ней часами говорили об одном и том же: о том, как она и Сито нужны друг другу, а еще ему нужны дом и дети. Кстати, я тоже нужен ему, потому что, если наша встреча не состоится вовремя, он наделает кому-нибудь еще отверстий в области живота. Вряд ли тогда ему удастся, как говорил он, «все по сути раскинуть нормальному следаку». Все мы нужны были Ситу гораздо больше, чем пистолет, который он прятал даже от самого себя. Ситников верил жене, а она день ото дня все больше верила мне. И он позвонил, чтобы сдаться. Он просил приехать за ним без милиции и на такси. Я приехал, как он просил. Прямо в машине он начал рассказывать, как и за что расстреливал из пистолета «ТТ» своего друга и подельника. Я думал, что таксист совершит ДТП, но он доехал до прокуратуры и не хотел брать денег. Казалось, даже жалел, что не услышит продолжение рассказа.

Это кто же вам сказал, что у нас нет места творчеству? Да сколько угодно! Лет через пять из-под края рабочего стола, бесцеремонно отодвигая протоколы, на бумагу полезут стихи. Их не будет интересовать оперативная обстановка и наличие времени. Им будет безразлично даже то, что содержание их не соответствует характеру работы. Чуть позже придет понимание, что стихи — это лекарство, принять которое настало время. Вместе с этим понимаешь, что стихов об убийствах быть не должно, они обязаны быть добрыми.

Когда вышел мой первый сборник стихов, мамы уже не было. На сей раз она, быть может, сказала бы, что мне и не в кого быть другим.