— Воздух, воздух-то какой! Никаких тебе флюидов, монад, совершенно первобытный нетронутый воздух. Леша! Ну, где ты там? Выходи, принюхайся!
Алексей Птичнер в это время вытаскивал из тамбура чемоданы, и восторгаться не стал.
— Обычный курортный воздух — целебный, с примесью йода, полезный для астматиков, ты бы лучше помог вещи тащить, они-то как раз не воздухом набиты, я, между прочим, и для тебя на всякий случай захватил свитер, куртку и резиновые сапоги.
Илья вальяжно отмахнулся:
— Зачем мне твои сапоги? Брод в Турцию искать? Я ж не фрондер, не политический энтузиаст. И, вообще, Леша, надо наконец научиться уважать неодушевленные предметы. Вещи требуют сочувствия, сострадания, поскольку напрочь лишены самосознания, и если ты не можешь осознать трагедию существования калоши или свитера, то хоть не глумись над ними, не дергай их по собственной прихоти, не таскай с места на место.
— Ага, думаешь, я не понял твоей игры, — пыхтел Птичнер. — Тоже мне, правозащитник всего неживого, тебе лишь бы людей принизить. Ну, ничего, не дай Бог, случится завтра тайфун, цунами, землетрясение, вспомнишь и про свитер, и про сапожки!
Впрочем, в трамвае Леша отмяк, спустя пару остановок стал расписывать бывшие владения маркиза Карабаса.
— Посмотри налево, Илья, видишь этот квартал? А тот, справа?
— Ну, вижу, — с явным запозданием поворачивал голову Сусликов.
— Так вот. И слева, и справа, можно сказать, повсеместно уважали моего дедушку!
— Очевидно, был стоматологом или подпольным акушером.
— Скажешь тоже! Он был военным комендантом всей Евпатории и окрестностей тоже. Его все знали и ценили за рассудительность и здравомыслие — фамильные качества Птичнеров. Ты, Сусликов, что думаешь о семействе Птичнеров?
— Ничего не думаю, — честно отвечал Илья.
— Правильно, потому что привык только со мной дело иметь. А Птичнеры, между прочим, многочисленны и разветвлены. Это фамилия, клан! Щупальца по всему миру! И дедушка был наиболее ярким представителем клана. Его постоянно приглашали в качестве третейского судьи разрешать самые запутанные споры. И он никому не отказывал, сразу надевал парадную форму, саблю…
— С саблей это он хорошо придумал, иной огородный спор без сабли никак не решить.
— Так вот, он был настолько популярен, что получил самый лучший по тем временам дом в историческом центре с видом на море, куда мы, собственно, и едем.
Маленький крепкий домик действительно находился в историческом центре, а вот вид на море открывался, очевидно, с крыши.
— Леша, там какие-то женщины на террасе суетятся.
— Да? — Птичнер вытянул шею и близоруко сощурился. — Наверное, это тетя Нина со своей дочерью, то есть с моей двоюродной сестрой Машей. Странно, мы на межсемейном совете по дням распределили, кто и когда отдыхает в дедушкином домике, с какой стати она посмела нарушить четкие границы?
Женщины были одеты в одинаковые летние платья с цветными ситцевыми разводами, тетушка Нина была разве что более упитана, и на ее высокой прическе красовалась легкомысленная панамка. Завидев гостей, Маша с достоинством улыбнулась, не прекращая чистить картошку, Нина радостно кинулась Леше на шею.
— Лешенька, милый, как доехал? Не поверишь, я специально билеты на сегодня поменяла, только чтоб тебя увидеть.
— Отстань, Нина, — отбрыкивался Птичнер, — что за нежности, можно подумать, сто лет не виделись.
— Так вы что, между собой на «ты»? — полюбопытствовал Сусликов.
— А что такого, — удивился Леша, — мы с Ниной прежде всего друзья, а потом родственники, кстати, Нина, ты точно сегодня уезжаешь? А то последуют суровые санкции, ты знаешь мою принципиальность!
Сусликов заметил, что Маша во всем этом не принимала участия. Не прошло и получаса, как все дружно уселись за стол.
— Берите помидорчики, — щебетала так и не снявшая панамку тетушка, — вкусные, полезные, до Москвы все равно не довезу.
— А что, помидоры крымские или привозные, с Севера? — Сусликов осторожно разглядывал неказистые овощи.
— Ах! — всплеснула руками тетя. — У моего племянника, оказывается, друг — миллионер! Ну, если у вас денег куры не клюют, то, конечно, ступайте на рынок, на эту обираловку для приезжих, покупайте те же витамины втридорога, а я лучше подешевле у соседки возьму! Кстати, молодой человек, как вы любите овощи заправить?
— Илья все с майонезом ест, — сообщил Птичнер.
— Неужели? — искренне обрадовалась тетя. — Что же вы молчали! Сейчас, минуточку! — Она вскочила, одернув платье на бедрах, метнулась на террасу и торжественно вынесла Сусликову открытую, но непочатую баночку майонеза.
— Спасибо, — сделал реверанс Илья, — не стоило беспокоиться.
Но тут случилось неожиданное — индифферентная Маша вежливо, но настойчиво выхватила у Ильи майонез и, бросив упрек в сторону матери: «Неужели не стыдно?», отнесла баночку в помойное ведро.
Сусликов замер с открытым ртом. Тетушка Нина обиженно посмотрела на дочь.
— И что такого случилось? Молодой человек признался, что любит майонез. Я хотела сделать ему приятное.
— Понимаю, мама. Только эта открытая баночка второй год стоит на террасе.
«Убийца», — хладнокровно подумал Сусликов, но вслух не сказал, мало ли, вдруг тетушка Нина набьет карманы летнего платья камнями и побежит топиться. Но, в отличие от полоумной старушки Вирджинии Вулф, Нина обладала трезвомыслием.
— И что, второй год? И что, открытая? Можно подумать, кто-то туда плюнул! Надо уважать продукты.
Сусликов собирался изобразить возмущение, но передумал. Чему возмущаться, если милая женщина так вот запросто готова отравить первого встречного из расчета — не пропадать же продукту!
— Что за ерунда! — подал реплику Леша Птичнер. — Я вообще майонез не ем, и зачем о нем спорить?
Аппетит у Сусликова странным образом пропал. Он осторожно пожевал кое-что для приличия, целиком отдавшись волнующей мысли — с какой стати Машенька героически спасла его от диареи наперекор семейному клану? Возможно, она начиталась романтических книжек и влюбилась в меня, легко и сразу, как бывает на провинциальных курортах.
Сусликов вертелся на стуле, пытаясь перехватить взгляд Маши, который бы все объяснил, но почему-то каждый раз промахивался. Тетушка Нина обсуждала с Лешей деловые вопросы.
— Хочу на память о коменданте этого города, где мы столько лет так чудесно отдыхали, что-нибудь прихватить. Да хоть вот этот чайничек, такой милый, хоть и беспородный.
— А как мы с Ильей будем чай заваривать? — интересовался Леша.
— Вы мальчики взрослые, сможете и в чашке заварить.
— Ну, Нина, ты даешь! — ехидно восклицал Леша. — Тебе приспичило заварной чайничек умыкнуть, а мы как дикари должны в чашке заваривать! А почему не в блюдце? А если ты всю посуду умыкнешь, тогда как — в ладошечке? Если тебе дорога память о дедушке — возьми его саблю!
— Зачем же мне сабля? — не соглашалась Нина. — Какой же от нее прок в хозяйстве?
— Тогда возьми трюмо, оно с зеркалом.
— Трюмо, — задумалась тетя, — а ведь оно почти антикварное.
— Ничего не выйдет, — вмешался мстительный Сусликов, — в купе оно не пролезет, придется сдавать в багажный вагон, а там разобьют.
— Зачем? — удивилась Нина. — Зачем разобьют?
— Да низачем. Разобьют, и все. Ничего не докажете.
Тетушка Нина долго переживала по поводу невыездного трюмо и абстрактного железнодорожного вандализма, пока не настало время собираться.
— Ну, мальчики, надеюсь, вы нас проводите, как принято в приличных этикетах? Вещи я еще вчера упаковала.
Птичнер оглядел упакованные вещи и гневно спросил:
— Нина, ты считать умеешь?
— А в чем дело?
— А в том самом! Сколько вещей и сколько рук? Ниночка, родная, сестра моей мамы, лапочка и звездочка, в одну руку можно взять только одну сумку или чемодан, а остальное либо нести в зубах, либо выбросить.