— Догадливый! — буркнул воевода.
— Ри? — вновь заговорил кзорг и получил толчок в спину.
— Заткнись или не дойдёшь до помоста! — прорычал Лютый, лязгнув сталью для убедительности.
Воины обступили Верховного вана и кзорга, застучали мечами по умбонам щитов. Злые возгласы и плевки обрушились на Рейвана. Дождь стал холоднее и невыносимее.
Рейвана раздели. Дорогой мех плаща упал в грязь. Руки привязали к столбам. Растянутый и обнажённый, он предстал перед Ингрид.
Она обошла кзорга кругом, хмуря брови. Невзирая на шум толпы и шёпот дождя, Рейван слышал её тяжёлое злое дыхание.
«Ты не была такой, когда я тебя знал», — подумал он, сощурившись под стегающими тело плетями ледяного дождя.
— Ри! Мы должны поговорить, — произнёс Рейван.
— Нам не о чем говорить! Ненавижу тебя! — прорычала она и плюнула ему под ноги.
Рейван почувствовал, как задрожал воздух между ними, но потом понял, что дрожал он сам. Ингрид встала у него за спиной и крепче сжала мокрую рукоять топора.
Рейван взглянул на возбуждённую толпу и грозно оскалился. Злость всегда помогала ему в противостоянии со смертью. Но в этот раз разозлиться не получилось, потому что оружие оказалось в руках той, что была ему дорога. Рейван почувствовал себя обречённым и беззащитным. Он с силой натянул верёвки, которыми был привязан, и поднял голову к серому враждебному небу.
— Проклятые боги, я ненавижу вас! — выругался он.
***
В чертоге Владычиц медленно тянулись дни, наполненные тоской и ожиданием.
Вернувшись в покои после общей трапезы, Владычица Маррей не находила себе места. Она бродила по комнате из угла в угол, чувствуя, как ноет, тянет живот, а к горлу подступает тошнота.
«Я снова ничего не съела, но мне плохо не от голода…» — знала Владычица.
Она обхватила себя руками, желая защититься от болезненных мыслей, и почувствовала, как тверда её грудь. Уже много дней она держалась налитой от невыплеснутой страсти и сделалась особенно чувствительной.
«А ведь я могла бы быть теперь беременна, если бы Богиня позволила нам быть вместе. Неужели он ничего не оставит после себя на земле? Не оставит ничего мне?» — с горечью подумала Маррей.
Она присела на одинокую постель и начала перебирать ворсинки пушистого одеяла, возвращаясь мыслями к Рейвану. Она хотела знать, где он сейчас, жив ли.
«Он не для меня, а я не для него. Я не должна думать о нём!» — твердила себе Владычица.
Не выдержав тягучей тишины и скорого приближения необъятной ночи, Маррей отправилась в покои Корды.
— Хорошо, что ты пришла, — произнесла старшая жрица, извлекая иглу из полотна, лежавшего у неё на коленях. — Я сама собиралась заглянуть к тебе перед сном. Садись поближе.
Маррей опустилась в кресло напротив Корды. Вслушиваясь в треск огня, она взглянула на вышивку.
— Ты соединила шерсть и золотую нить, — произнесла молодая Владычица, — сложная работа. У тебя уйдёт на неё не один месяц.
— В вышивке я утоляю свою печаль. Меня греет мысль, что сын наденет эту нательную рубаху под доспех в опасный для него час, — проговорила Корда. — Пусть на нём будет мой кропотливый труд, если я сама с ним быть не смею.
— Крин собрался стать воином? — удивилась Маррей.
Корда подняла взгляд.
— Это не для Крина. Для Рейвана.
Маррей вздрогнула. Глаза её расширились, пальцы сжали подол платья.
— Как⁈ — вспыхнула недоумением она. — Ты хочешь сказать, что Рейван — твой сын?
— А он не говорил тебе? — вскинула тонкие брови Корда.
Маррей помотала головой, прикрыв рот обеими руками.
— Вы много времени провели вместе, — хмыкнула старшая жрица. — Я думала, он всё тебе поведал, пожаловался на свою нелёгкую жизнь. И ты пожалела его. — Корда сделала очередной стежок и осторожно вытянула нить с изнанки полотна. — Именно потому он тянется к тебе, верно? Потому что ты жалеешь его, а я… утаиваю своё материнство.
— Он мало говорит, — нахмурилась Маррей, спустив руки на колени, и тут же поправилась: — Вернее, говорил. Ты могла бы мне рассказать! — воскликнула она.
— Знание ничего бы не изменило, — ответила Корда. — Он всё равно остаётся тем, кто он есть. Он не станет святым от того, что его мать — старшая жрица Великой Матери! Он не перестанет быть кзоргом.
Маррей вздрогнула. Она вдруг поняла, какую тяжесть несла в своей душе Корда.
«Одно дело увлечься кзоргом — в любой миг я вполне могу отказаться от этого чувства! Надеюсь, что могу!…Но быть ему матерью — это страшно! Бедная Корда!»
— Ты стыдишься его, — произнесла Маррей.
Владычица Корда перестала шить, напряглась всем телом и затаила дыхание. Маррей поняла, что угадала.
— Ты ко мне ревнуешь, верно? Ревнуешь, что мне он предаётся, доверяет, хочет меня, — хмыкнула Маррей.
Владычица Корда набрала воздуха в лёгкие.
— Мы, жрицы, можем только стремиться к высшей добродетели, — произнесла она, — но не всегда сами можем быть столь же добродетельными, как наша Богиня. Хоть и стараемся изо всех сил…
— Я думала, что лишь мне одной так тяжело, — прошептала Маррей.
— Ты не одна, — тепло улыбнулась Корда. — И нет, я не ревную к тебе после того, что узнала. Ну-ка, придержи здесь, — Владычица оттянула нить.
Маррей прикоснулась к полотну, придерживая петлю, чтобы Корда смогла сделать узелок.
— Что же ты узнала? — спросила Маррей, заглянув Корде в глаза.
— Ты заступилась за Рейвана, чтобы Вигг сохранил ему жизнь, — я благодарна тебе за это больше, чем кто-либо. Возможно, даже больше, чем Великая Мать.
Корда отложила работу и взглянула на Маррей.
— На сегодня довольно, — произнесла она.
От тяжести супружеского долга, который вскоре должен был свершиться, и от тоски по Рейвану у Маррей полились слёзы. Она в отчаянии упала на колени Корды. Старшая жрица обняла её и погладила по волосам.
— Я умру без него, — проревела стиснутым горлом Маррей. — Когда Вигг вернётся, я ведь не смогу быть ему женой! Корда, милая, отправь меня с миссией в Харон-Сидис! — Маррей поднялась и, поглядев в лицо старшей жрице, взмолилась: — Придумай что-нибудь! Вдруг есть способ избавить его от Причастия? Я хочу попытаться найти этот способ и знаю, что отец Сетт поможет мне!
Владычица Корда отёрла слёзы с лица Маррей и взяла её за плечи.
— Я отошлю тебя в Харон-Сидис, — произнесла она. — Ведь если жрица умрёт от любви, то Великой Матери это не понравится.
Наутро, в рассветный час Маррей выбежала из чертога к Белому саду. В её руках была сумка, и она желала наполнить её цветами перед тем, как отправиться в далёкий путь.
«Из этих цветов Сетт делает зелье Причастия, и ему поставляют их ровно столько, чтобы он не смог сделать запасы, не смог провести опыты. Мы попытаемся найти способ отлучить кзоргов от Причастия, сохранив их жизнь!» — мечтала Маррей.
Приблизившись к саду, Владычица заметила одинокую фигуру Крина. Каждое утро на рассвете он отправлялся в храм для молитвы. Маррей остановилась, она не желала встречи с ним.
Крин заметил Владычицу и робко развернулся ей навстречу, улыбнулся. Маррей выпрямилась и успокоила дыхание. Ничто в ней не должно было выдать душевного волнения и трепета перед опасным замыслом.
— Несомненна любовь Великой Матери, — поклонился Крин.
Щёки его запылали, и это не укрылось от Маррей. Мальчиком он был близок с ней, внимал ей будто старшей сестре. Но как только Маррей стала женой Вигга, Крин отдалился.
— Воистину несомненна, — холодно ответила Владычица, прижав сумку к телу и поправив плащ.
На лице Крина прочиталось беспокойство.
— Ты снова покидаешь Рону? — спросил он.
Маррей кивнула, поглядев в глаза юноши. Его взгляд был приветлив, как восходящее солнце, ласкающее листву. Его тёмные волосы блестели в первых лучах, и небольшая щетина на щеках засеребрилась.
— Ты так возмужал, — произнесла Владычица, поджав губы. — Мать очень гордится тобой.