Ксюша прижималась к нему и плакала, уткнувшись в плечо, а сама понимала то, что она его не любит. Его запах не был родным, от его прикосновений не бросало в дрожь и по коже не бежали приятные мурашки. В его глаза не хотелось смотреть часами, в них не отражались звезды, они не сияли нежностью и добром. И руки его не были такими же ласковыми — он обнимал ее не трепетно, не нежно, а собственнически, требовательно. Поцелуи его не были мягкими и такими невинно-наивными. Как же хотелось отмотать все назад и благополучно забыть, и никогда больше не приближаться к нему. А она же в свое время не смогла сказать ему «нет», за что и поплатилась сейчас.
Давид не был дураком, и сам прекрасно понимал это — Ксюша еще долго будет жить прошлым, сравнивать его с Костомаровым ежеминутно, в каждом его действии будет искать изъяны, которые будут ей не нравятся. Но ничего. Месхи был абсолютно уверен в том, что это все переживаемо, и сейчас он не требовал от нее никакого ответа. Просто уже точно знал, что они будут вместе и дальше, что все у них будет нормально, как у любой среднестатистической семьи. А Руслан… Она его забудет. Рано или поздно, но это сотрется из ее памяти, и тогда там останется только сам Месхи, который никогда не планировал ее оставлять. Он будет ее плечом, опорой, он ее не предаст. А в остальном — стерпится, слюбится. Но Давид ее никуда не отпустит.
Десятая глава
«Пусть все мосты сгорят в огне,
Нет выживших в моей войне»
— Она очнулась.
Именно эта фраза разбудила Новикова прямо на следующее утро. Они так ничего и не решили — что делать с Алексом, как его наказать, и что вообще можно предпринять в этой ситуации, потому что стало не до этого. Ксюша осталась с Давидом дома, Руслан уехал к себе и, если честно, Макс вообще не хотел его оставлять — мало ли, что ему может прийти в его творческую и эмоциональную голову. Так что Костомаров был передан лучшим другом фактически на поруки родителям, Макс тонко намекнул, что было бы неплохо приглядеть за ним, потому что здесь все далеко не так просто, как хотелось бы.
Телефон зазвонил прямо в восемь утра, а учитывая то, что парень уснул только в три часа ночи, это было сравнительно рано. Слишком рано. Он едва разлепил глаза и уже хотел было сбросить звонок, но, когда увидел незнакомый номер, нахмурился и все-таки ответил. И как знал — звонили прямо из больницы, причем с достаточно радостной вестью. Макс аж подпрыгнул на кровати — он ожидал худшего исхода, врач ведь запугал их комой и вообще чем только можно было, но Яночка была у него сильной девочкой, и конечно же она выкарабкалась даже быстрее, чем предполагали врачи. Прошло всего каких-то два дня, а у нее уже есть стабильные улучшения. Потрясающе.
Максим уже собирался и думал, как скоро они смогут забрать ее домой, чтобы ее и стены лечили, и вообще он задумывался над тем, чтобы больше никогда с ней не ссориться. Ему хватило и этого раза, когда он ее чуть ли не потерял и все еще продолжал благодарить Бога за то, что этого не случилось. На сборы ушло не так много времени, как он себе представлял — парень быстро натягивает на себя джинсы, первую попавшуюся рубашку. Ему бы очень хотелось заехать в магазин за любимыми лилиями Яны, но почему-то ему показалось, что с цветами, да еще и с лилиями, из больницы его выгонят поганой метлой.
В больницу Новиков приехал буквально через двадцать минут после звонка, абсолютно счастливый, и это читалось у него на лице — глаза сияли, губы были растянуты в улыбке от уха до уха.
— Я к Гончаровой! — на ходу выдает парень, решительным шагом подходя к регистратуре и явно не собираясь задерживаться у нее, ему нужно бежать прямо сразу же в палату. — Куда мне?!
— Восьмая палата. — не сдерживает улыбки та же самая медсестра, которая и сидела здесь, когда рыжеволосую только привезли. — Только осторожно, не кричи, вдруг она спит.
Максим крайне довольно кивает, быстро смотрит по указателям в какую из сторон ему нужно бежать и бежит, буквально несется по больнице, что все врачи и некоторые пациенты, что сидели в коридоре, смотрят на него, как на психа, но ему это совсем неважно. Его несли крылья счастья, любви, и так далее по списку, тем более сейчас ему хотелось как можно скорее лично убедится в том, что с Яной все хорошо.
— Яна? — тихо говорит он, заглядывая к ней в палату, прикусив губу. Проверял, спит или нет. Сердце болезненно сжалось от того, какой маленькой, бледной и беззащитной она сейчас была. Макс больше никогда и никому не позволит причинить ей боль, казалось, он будет оберегать ее до конца их совместных дней, ведь они будут любить друг друга и умрут минута в минуту. Детские сказки, но он любил ее настолько, что готов был заговорить как принц из любого детского выдуманного рассказа.
Она не спала. Просто лежала с закрытыми глазами и, как только дверь отворилась, сразу же открыла их, а потом с мягкой улыбкой посмотрела на Новикова, немного устало. У нее все еще дико все болело, но Гончарова уже не чувствовала себя такой развалиной, как в первые несколько секунд, когда только открыла глаза.
— Привет. — тихо шепчет Яна, внимательно посмотрев на молодого человека.
Максим очень боялся, что Гончарова будет на него злиться или обижаться за то, что они все-таки не смогли провести тот день вместе, что он вспылил, не проводил и даже не позвонил. Самого Новикова буквально заедала совесть, но он даже не знал с чего начать, как вообще подступиться к разговору и извиниться перед рыжеволосой.
— Ну я же тебе говорила. — с легкой усмешкой произносит она. Без всякого укора, на самом деле. Просто констатация факта.
Парень смотрит на нее, а потом заливисто смеется. Даже в таком положении его Яна остается такой… Яной. Характерной, немножко манерной, упрямой и всегда уверенной в своей правоте. Макс даже не удивлен, что она сказала ему это, ткнула в то, что случилось так, как говорила ему именно рыжая, но сейчас подобное вызывает не раздражение, а улыбку. Гончарова и сама улыбается, но не может вторить ему, потому что смеяться ей все-таки больно. Юноша подходит к ее кровати, осторожно присаживается на матрац, совсем немного потеснив девушку, и целует Яну.
— Я очень соскучился, маленькая. И очень за тебя испугался. — он запечатлевает на ее губах совсем короткий поцелуй и отстраняется, продолжая держать девушку за руку. — Мы все за тебя очень волновались. Прости меня, Ян, что я тебе тогда не поверил и вообще, может быть, если бы не я, тогда все было бы в порядке, и ты бы не пострадала…
— Солнце, сейчас это уже неважно. — тихо ответила ему Яна, устало прикрыв глаза и погладив его большим пальцем руки по тыльной стороне ладони, продолжая сжимать его пальцы. — У меня с утра были полицейские. Я дала показания. Они его поймают, Макс. Все будет хорошо… А пока у входа в больницу стоит охрана. Я единственный выживший свидетель, и обвинение будет строится в частности на моих показаниях.
Рыжая устало прикрыла глаза. Она все еще не решалась озвучить фамилию, но почему-то ей казалось, что за эти два дня Максим уже выяснил все сам, и от нее не требовалось никаких объяснений.
— Это Лагранж?
Гончарова молча кивает, а потом прикрывает глаза, потому что чувствует, как глаза становятся влажными от слез. Ей до сих пор сложно это осознать, принять, хоть как-то переварить, но с того момента, как рыжая очнулась, девушка радовалась одному — она жива. И будет жить дальше. Долго и счастливо. Неважно, что произошло, что было это чертово нападение со стороны ее друга — она жива. Совсем немного и будет здорова. А на все остальное можно было закрыть глаза. Предательство можно пережить, это такая вещь, которая поболит и перестанет, и ни в коем случае не может встать в один ряд с человеческой жизнью. Это такие мелочи по сравнению с тем, что она чуть не умерла в двадцать лет.
— Мы это поняли. — тихо сказал Макс, успокаивающе поглаживая ее по плечу и представляя, как ей неприятно и тошно вспоминать этот страшный вечер. — Ему обязательно воздастся по заслугам, Ян. Ты можешь в этом даже не сомневаться. Я уверен, что полицейские к нему уже выехали. Все скоро закончится.