Давид поднимается со своего места, обведя их всех взглядом. Яна низко опустила голову, понимая, что просто своими словами сейчас сделала молодому человеку больно. Наверное, это нужно было говорить не так резко, при других обстоятельствах, но, волей-неволей, случилось так, как случилось. Она уже ничего не поменяет. Парень быстро покидает палату, после — больницу, задерживается на крыльце и достает из кармана пачку сигарет. Даже они сейчас напоминают этого чертового Лагранжа, ведь именно этот сорт они пробовали впервые вместе в восьмом классе, когда им очень хотелось казаться взрослыми. Сейчас они стали взрослыми и жизнь так разводит их, так неожиданно, так больно. Для Давида, по крайней мере, точно.
Ксюша спускается за ним. Сейчас она снова чувствует необходимость в очередной раз Давида спасать, поддерживать, быть рядом — можно говорить, как угодно. Это дурацкое чувство долга, которое никак ее не отпустит, подступает и сейчас, поэтому девушка еще раз извиняется перед Максом и Яной, и быстро спускается вниз, подходя к парню со спины и осторожно обнимая его за пояс, положив голову ему на плечо.
— Я рядом, слышишь? Не нервничай. Все решится. Все образумится.
***
«Представляешь, Янка выжила! Ура! Мы собираемся к ней в больницу, давайте скорее тоже подгребайте, она будет рада всех нас видеть!»
А вот Лагранж такой же радости, как и его друг, отнюдь не разделял. Это сообщение разбудило его еще рано утром, пока они с Лерой мирно спали в одной кровати, потому что опять до позднего вечера смотрели телевизор. Алексу казалось, что она что-то чувствует — девушка в последнее время была очень беспокойной — она отвратительно спала, постоянно задавала какие-то дурацкие вопросы ему, на которые сам парень периодически раздражался, ходила грустной и подавленной. И сама же не могла это объяснить, когда Алекс спрашивал, и поэтому ему казалось, что у нее есть какое-то нехорошее предчувствие на этот счет. Он волновался за нее едва ли не больше, чем за самого себя. Беременность Леры была сейчас так не вовремя, но он искренне старался этого не показывать — просто всячески заботился, опекал и любил. В глубине души Лагранж был рад ребенку, но все равно до конца не осознавал того, что буквально через каких-то полгода уже станет отцом.
Он не представлял себе, как это все теперь может закончится, и по спине уже сейчас бежал холодный пот, а противный, липкий страх забирался к нему в самую душу, окончательно поселяясь там. Но он ведь не виноват — Алекс не считал себя виноватым во всем происходящем. Периодически наступали моменты просветления, когда светловолосый думал о том, для чего он вообще все это делает. Ему казалось, что он просто помешался и, на самом деле, так оно и было. Он просто псих, который не может отдавать себе отчета в своих действиях, не может контролировать ситуацию, не может держать себя тогда, когда нужно. У него ехала крыша. Окончательно, бесповоротно ехала, сметая все на своем пути. Но периодически возвращаясь обратно!
Раньше все было не так серьезно — раньше он мог контролировать свою агрессию и жажду насилия, в чем ему очень сильно помогала Валерия. Она была с ним практически круглосуточно и терпела то, что он иногда вымещал на ней. Девушка всегда была очень тонким, чувствующим человеком и понимала, когда Алексу плохо. Терпела она правда долго. Раньше любая склока, любой непонравившийся Алексу жест мог закончится криками, ссорой, руганью, иногда — ударом, но почему-то девушка чувствовала, что он не специально. Что он не может себя контролировать в этот момент, а его тело будто бы не в распоряжении его разума. Она не злилась. Спокойно обнимала его, успокаивала и старалась сделать так, чтобы все было в порядке, чтобы он пришел в себя и немного отошел от очередной вспышки агрессии. Сложно даже представить, насколько благодарен ей был Лекс, когда отходил от всего, успокаивался. Он потом крепко обнимал ее всегда, до самого утра, и никогда не спал. Просто прижимал к себе, гладил ее кучерявые волосы и настолько нежно целовал, что девушка всю ночь жалась к нему, так и льнула, чтобы оказаться как можно ближе.
Но сейчас все поменялось. Поменялось ровно с того момента, как Алекс впервые убил. На самом деле, это произошло практически случайно, очень спонтанно, он к этому даже не готовился. Они все вместе отдыхали в загородном коттедже у Костомаровых, вместе с другой компанией и почти доброй половиной института. Алекс был пьян в смерть, Лера заболела, а вокруг было слишком много красивых девушек, чтобы один раз не поддаться соблазну, тем более, когда вокруг столько симпатичных девчонок. Они вышли с одной из них в небольшой летний домик, несмотря на то, что была весна и там не отапливали, и провели просто чудесное время вместе, практически всю ночь. Вот только потом эта особа оказалась, видимо, не очень далекой, решив, что она спокойно может шантажировать этим Лагранжа, угрожать, что расскажет все Валерии, что сможет доказать, если та не поверит. А как раз Царевой то рядом и не было, чтобы успокоить разбушевавшегося молодого человека. Разделочный нож как-то сам собой оказался в его руках, он мало что помнил именно с момента убийца — помнил только падение ее тела, несколько ножевых ранений ей в живот, и сам нож в его окровавленной руке. Стало так страшно тогда. Практически как было сейчас — страх того, что раскроют. Он дождался, пока все окончательно улеглись, и вытащил ее тело из этого домика, дальше — в машину и из поселка, благо не так далеко был водоем, где благополучно можно было избавиться от тела. Никто не заметил — все действительно были уже упитые и пьяные. После, внушить Давиду о том, что Лагранж не менее пьяный, чем сам Месхи, спал рядом с ним на диване, не составило ни малейшего труда.
А после ему понравилось. Он чувствовал удовлетворение после убийства. И перестал в один момент выплескивать агрессию на Леру — ему этого не требовалось. Просто, когда все становилось совсем худо, он уходил и убивал. Да, сначала это были случайные жертвы, ничего не значащие для него, но после этого лета он почувствовал новую потребность — ему необходимо было упиваться этими страданиями окружающих. Лекс, словно энергетически вампир, поглощал в себя все эти эмоции окружающих, негативные, и просто питался этим страхом.
Сначала была Наташа. О, черт возьми, это был отдельный экземпляр. Когда Лагранж слушал про страдания Вити по ней, ему хотелось только треснуть его, потому что надо брать и делать, если нравится. А сама девушка раздражала его так сильно, что однажды на первом курсе он ее чуть не задушил. Это был серьезный приступ, очередной, когда брюнетка начала зарываться на его друга о том, какой он неудачник. Лекс сорвался. Его оттащили. Но история повторяется, более того, повторяется не в самом лучшем для контексте Наташи. Лагранж устал смотреть на страдания друга, а также устал выискивать случайных жертв. Хотелось конкретики. И он ее получил, потому что решение по судьбе девушки пришло ему быстро — еще в самом начале дня он знал о том, что это случится.
Интересно, какого это, смотреть своей жертве прямо в глаза, когда она улыбается тебе, а ты ей в ответ, зная о том, что сегодня ты — палач, и ты ее уже приговорил? Лекс знал об этом не понаслышке, потому что в этот раз это была его история. И здесь он выступал палачом. Жестоким и беспощадным. Блондин прекрасно помнит это облегчение, которое плескалось в глазах Наташи, когда она увидела его, идущего за ней. И помнит, как это облегчение сменилось страхом, когда девушка увидела, как молодой человек достает нож…
Алекс четко понимал то, что он получает от убийств гораздо больше и это временно позволяет ему избавляться от своих вспышек агрессии. Иногда становится совсем невыносимо, и ему кажется, что он слышит голоса внутри. Тогда он кричит. Уезжает и кричит, не зная, что ему делать дальше. Он не хочет им следовать, но он не может. Голова разрывается даже сейчас от боли, а сознание целиком и полностью поглощает страх.