Надя же была просто полнейшей дурой. Как можно было выйти с практически незнакомым парнем в два часа ночи куда-то? Именно в тот момент Алекс перестал быть осторожным. Он хотел куда-то выплеснуть из себя всю эту дрянь настолько сильно, что парень даже не задумался о возможных последствиях. Впрочем, именно отсюда этот самый клубок потихоньку и начали разматывать. Но Алексу было ее ни капельки не жалко. Она билась, кричала, что она ни в чем не виновата, но у него внутри не дрогнуло абсолютно ничего. Да и не должно было — она ведь просто очередная.
Гончарова стала отдельным экземпляром в его копилке. Алекс считал ее не меньшей идиоткой, нежели Надю, а может быть даже большей. Это же насколько нужно быть глупой, чтобы самостоятельно написать записку, передать ее через какого-то первокурсника и сидеть, дрожать и надеяться на то, что никто не поймет, что это она. Алекс сразу понял. По почерку сначала, а после внимательно наблюдал за ней на протяжении всего дня, чтобы не ошибиться. Но нет — она сидела и тряслась, как осиновый листочек на ветру, это было видно невооруженным глазом. Это могло вызывать лишь злобную усмешку, не более того. Но от свидетелей нужно было избавляться. Если бы Яна не сунула свой милый носик туда, куда ей бы не следовало, она была бы в порядке. Иногда любопытство до добра действительно не доводит.
А теперь Давид сообщает ему о том, что единственный свидетель выжил. Если честно, для самого Лагранжа это звучало, как приговор. Он сейчас все понимал, отдавал себе отчет обо всем, но у него категорически не было времени ни на что. Еще Лера так сладко сопела у него под боком… Лекс еще раз внимательным взглядом окидывает свою девочку, которая видит десятый сон и даже не подозревает о том, что происходит прямо сейчас.
— Лерочка, просыпайся. — тихо шепчет он ей, целуя в лоб и осторожно погладив ее по щеке. Он не мог даже смотреть на нее спокойно, постоянно отводил глаза, старался не встречаться с ней взглядом.
И даже сейчас, когда кудрявая открыла глаза, он смотрел в противоположную сторону, не желая глядеть в беспокойные темные глаза, видеть там непонимание. Ему было бы легче, если бы она его не любила. Ему было легче, если бы он не любил ее больше себя самого.
— Что случилось? Еще так рано… — тихо спрашивает девушка.
Она была похожа на потерянного воробья. Сидела, хлопала глазами и непонимающе ежилась. В комнате было непривычно холодно — Лагранж еще ночью нараспашку открыл окно, а Лера очень сильно замерзла.
— Поднимайся, маленькая, собирайся, тебе нужно уехать домой. Сейчас.
— Что?..
— Лера, без лишних вопросов, встаешь, одеваешься и уезжаешь. — отрезает он, а Царева смотрит на него настолько испуганно и ошарашенно, как будто бы она прямо сейчас схватит сердечный приступ.
Лекс смягчается. Он быстро склоняется к ней, осторожно целует ее и гладит по щеке, вздохнув. Парень не может на нее кричать или сердится, поэтому и сейчас он смягчается. Валерия покорно кивает — она надевает на себя его футболку, находит свои джинсы, потом сверху натягивает толстовку и смотрит на парня.
— Я возьму твои носки? — как-то растерянно спрашивает она, взглянув на парня. Стояла посреди комнаты, еще не проснувшись и вообще не понимая, что ей нужно делать и с чем связана такая спешка. Она просто растеряна. И фраза про носки сейчас звучала так по-детски глупо, как будто бы она у мамы конфету посреди обеда просит.
— Да, маленькая, бери. Скорее. — отвечает он, самостоятельно открывая этот свой ящик с носками, доставая ей белые носки и вручая прямо в маленькие ладошки. — Я вызвал тебе такси, оно тебя ждет. Доедешь — позвони мне, обязательно. Иди.
Лера продолжала ничего не понимать. От слова совсем. Она быстро идет к выходу из квартиры, обувает свои кроссовки и подхватывает куртку, а потом оборачивается к нему и быстро подбегает к парню, крепко обнимая его за шею и прижимаясь всем телом. Царева чувствовала, что что-то случилось, что это своеобразный переломный момент, после которого не может быть все хорошо. Она не могла даже себе это объяснить, почему-то внутри ей казалось, что это конец.
— Я тебя люблю. — тихо шепчет она ему прямо в губы, погладив его по колючей щеке. — И всегда буду любить.
— Иди. — еще раз отвечает Лекс, буквально отцепляя ее от себя. На несколько мгновений, а после снова притягивает к себе и крепко обнимает, так крепко, как только может. Целует ее в лоб, в обе щеки, после в губы, и нежно обхватывает ее лицо ладошками, заглядывая прямо в глаза. Он чувствовал, что еще чуть-чуть, и девушка расплачется, но никак не мог этого допустить. — Я тоже тебя безумно люблю. А теперь иди.
Валерия покорно кивает и быстро сбегает по ступенькам лестницы вниз. Она догадывается, что происходит, с чем это вообще может быть связано. Девушка ведь не слепая, не глухая, и вполне себе все осознает. Но боится даже представить на мгновение, что будет, если сейчас она окажется права. Что-то подсказывало ей, что так оно и будет, но невозможно даже вообразить себе, как сейчас она хотела, чтобы все оказалось не так. Сейчас девочка бежала и просто молилась о том, чтобы она ошибалась. Чтобы все это оказалось неправдой. Или, хотя бы, страшным сном.
У подъезда ее уже действительно ждет такси, и девушка садится в машину, в последний раз взглянув на окна Лагранжа, прислонившись лбом к холодному стеклу и рассматривая такие знакомые стекла, в отражении которых было видно, как мать Алекса что-то готовит, а отец читает газету. Почему же сейчас было такое стойкое ощущение, что все это может в скором времени закончиться? Такая семейная идиллия.
Алекс понимал, что ему нет смысла скрываться. Девушка уезжает и становиться немного спокойнее — все произойдет точно не на ее глазах. Он молча выходит к родителям и пытается вести себя как ни в чем не бывало. Как будто бы не к ним в любую секунду может ворваться полиция, и все закончится прямо здесь и сейчас. Он подходит со спины, приобнимая Антонину Петровну за плечи, и стаскивает один блинчик из тарелки уже приготовленных, а после садится напротив отца. Было ощущение, что Алекс словно кол проглотил, но он молчал и старался даже улыбаться, хотя у него это не получалось — больше напоминало какую-то усмешку.
Он слышит сирену вдалеке. Окно было открыто и на кухню, поэтому глупо было не понять то, что сюда уже мчится целый наряд полицейских. Они паркуются прямо у подъезда, выбегают, и даже в подъезде слышится их топот. Родители даже среагировать никак не успевают — им звонят в дверь, и Алекс поднимается сам.
— Я открою. — тихо говорит парень, усмехнувшись и подходя к двери. Он и не собирался куда-то убегать, сопротивляться или перечить. Лагранж сейчас уже все принял и в какой-то степени понимал, что его сопротивление абсолютно бесполезно. Он уже этим ничего не исправит. Остается только одно — смириться.
Его быстро увозят. На самом деле, без лишнего шума, угроз и криков, хотя это могло быть вполне ожидаемо. Но он знает за что, и ему не нужно объяснять несколько раз хотя бы эту праведную истину. Алексу было страшно смотреть в глаза матери, которая смотрела только на него, когда на тонкие запястья парня надевали наручники, страшно было смотреть и на отца, у которого всегда было слабое сердце.
— Простите. — негромко говорит светловолосый, и спокойно выходит из квартиры, в окружении целой толпы полицейских-омоновцев и следователя.
Родители остались в полнейшем непонимании. Алекс — их единственный сын. Единственный, горячо любимый, спортсмен и просто умница. Вот кто ничего не понимал, так это действительно были они. Оставшись в полной растерянности, Антонина Петровна берет все в свои руки. Ей срочно понадобилось найти мужу сердечные капли.
— Юра, тише, тише… Это должно быть какая-то ошибка, это же наш мальчик. Ты же понимаешь это… Мы сейчас позвоним Лерочке и все решится. Мы все узнаем.
Женщина дрожащими руками набирает номер телефона девушки, и ее даже удивляет то, насколько быстро та подходит к телефону. Практически сразу же схватив трубку и услышав первый всхлип женщины, у Валерки рухнуло вниз все, что только могло рухнуть. Казалось, у нее самой схватило сердце. Она только-только успела войти в свою квартиру, набрала Алекса, но он не брал трубку уже несколько раз, и девушка волновалась — она и не разулась даже. Просто наворачивала круги по коридору и изредка звонила Лагранжу на мобильный. Вот в один из таких перерывов ей и позвонила мама Александра. Значит, сам он этого сделать не мог. Сердце билось, словно в тисках, его сжимал страх. Казалось, что еще пара ударов, и оно остановится прямо сейчас.