— Ты как себя чувствуешь? — уводит Алекс тему, не желая, чтобы она разводила ее. Тем более, он знал о своих шансах и правда не представлял, какое чудо должно произойти, чтобы его выпустили из тюрьмы, оправдали или же дали маленький срок. Этого в любом случае не случится — он обложен со всех сторон и куда-то сейчас дергаться нет смысла. Но он ни в коем случае не должен говорить об этом Лере — пусть пока верит в лучшее. Хотя, блондину казалось, что она и сама в это не верит, а просто говорит для того, чтобы успокоить его. Но ему это не нужно — он ответит за все свои совершенные поступки.
— Я в порядке. Алекс, ты думай о себе сейчас, хорошо? Я хорошо, маленькая хорошо, родители хорошо, и пудель твой тоже хорошо, я с ним гуляю, каждый день, два раза, правда-правда. Ты заботься о себе, котик, пожалуйста. — тихо просит девушка, прикусив нижнюю губу. Честно — Лера вообще не понимает, как так необдуманные слова просто срываются с ее языка — про какого-то пуделя, к примеру, кудрявая ведь знает, что ему нужно думать о себе, а воспоминания ему могут доставить лишь дополнительную боль. Она умалчивает о том, что к его отцу постоянно приезжает скорая, что мать не находит себе места, что у нее недавно чуть не случился выкидыш. Она молчит. Не хочет его волновать. Ему сейчас нужно думать, как помочь себе, а не им. Им сможет помочь и сама Лера.
— Я тоже тебя люблю, Лера. — внезапно негромко говорит он. Девушка поднимает на него взгляд, едва заметно улыбаясь.
Она видит, как в его глазах, которые всегда были для нее похожи на осенний морской ветер, стоят слезы. Сердце защемило еще сильнее, когда по его щеке потекла слеза. Валерия самостоятельно дотягивается до его щеки и ладонью стирает соленую влагу, а потом поднимается и целует юношу.
— Мы будем бороться до конца. — обещает девочка, вздохнув и усаживаясь назад. — Береги себя.
Конвоир резким и громким голосом объявляет о том, что свидание закончено, их время истекло, а Лере почему-то в какой-то момент кажется, что их время истекло окончательно. Теперь наверняка девушка увидит его уже только на суде — больше свиданий им никто не даст, это и так они выбили с просто огромным трудом. Алекса уводят, снова надевают наручники, Валерия не в силах наблюдать за этим — она просто опускает глаза, лишь потом провожает уходящего в камеру Лагранжа взглядом. После выводят и ее саму. Снова эти катакомбы с кучей решеток и кабинетов, снова непонятные входы и выходы, и, наконец, она оказывается за оградой следственного изолятора. И облегченно переводит дыхание — в более страшном месте девочка еще действительно никогда не была, и это просто окончательно добивает ее. Она находит машину, которую бросила не так далеко на парковки, садится за руль, а после закрывает лицо ладошками и просто плачет. Громко, навзрыд, как будто бы выпуская в себя все эти негативные эмоции, которые просто не отпускали ее. Лера сейчас чувствовала себя загнанным в клетку зверем перед бойней. Это была настоящая истерика — она не знала, куда себя деть и как вообще теперь ей дальше жить.
Но в то же время Лера понимала, что сейчас она в ответе не только за себя. Ей нужно нервничать немного меньше, немного успокоиться и прийти в себя, хотя бы день просто отдохнуть, а не бегать, как горной савраске по всему городу. Она до сих пор не была у врача — у нее просто нет времени, до сих пор так и не появилась дома, до сих пор не поговорила с отцом, хотя пора было бы уже. Он ведь в любом случае все узнает.
Девушка просто не могла думать ни о чем другом. Алекс снился ей каждую ночь и, чаще всего, это были кошмары. Она просыпалась каждую ночь в холодном поту, с ощущением, что ей трудно дышать, что у нее сводит все тело, и Царева просто не может пошевелиться. Девушка должна быть сильной, вот только сейчас силы были на пределе. Ей казалось, что еще чуть-чуть, и она просто станет овощем, без чувств и эмоций. Каждый день ее буквально прошибал на все новые и новые эмоции, причем страшные, а сама она не знала куда себя деть. Надо было успокаиваться. Пока самым главным было то, что Алекс жив, что с ним слава Богу пока ничего не случилось. Сама Лерка бы этого не пережила. Он до сих пор был ее кислородом. Он до сих пор был ее мальчиком, с глазами, словно осенний морской ветер.
***
«— Прошу всех встать, суд идет!»
Суд состоялся через две недели. И это вошло в список самых ужасных дней Валерии Царевой, и вовсе возглавила его. Все было словно в тумане — она очень плохо соображала сегодня, наверное, потому что была под огромным количеством успокоительного, которого напилась еще с утра, потому что все валилось из рук. С утра она чуть не отрезала себе палец, пока готовила на скорую руку бутерброды, потом чуть не почистила зубы кремом для лица, перепутав тюбики, мысли были только о предстоящем сегодня процессе, который должны был окончательно расставить все по своим местам. Девушке оставалось надеяться только на то, что Герман что-то придумал, может, была проведена какая-то экспертиза или около того, чтобы признать его больным, не отдающим себе отчета в своих действиях, но… Как Валерия поняла уже на процессе, этого не последовало. Алекс был признан абсолютно вменяемым, поэтому не было бы никакого снисхождения. По каким-либо этическим и моральным нормам, его и не должно было быть — он загубил девять, как выяснилось на процессе, душ и это только те, которые они смогли доказать. Ей до сих пор казалось, что это просто дурной сон, но как-то уже несколько затянувшийся. Лера почти не выходила из дома все эти две недели — силы, кажется, совсем сдавали.
На процессе были все — и Яна, которую уже выпустили из больницы, и Максим, который в сторону Валерии предпочитал не смотреть, как и в целом на Алекса, и всех сидящих со стороны защиты. Родители Алекса были также здесь, Лерка сидела рядом с ними. Были и Давид с Ксюшей. Месхи вообще до последнего метался, не понимая, как он относится ко всей этой ситуации, дело ясно, что негативно. Но что ему делать, он не имел ни малейшего понятия. С одной стороны, Алекс — его друг, лучший друг с самого детства, а с другой — он столько всего натворил, столько убил человек, и Давид не имел никакого морального права выгораживать его, каким бы близким он ему не был. Но душу щемило неприятное чувство того, что он его предаст, для Мехси дружба всегда стояла очень высоко, наравне с семьей, и Лагранж всегда входил в эту самую семью. Эти дилеммы преследовали его и в зале суда — он не знал, что он скажет. Точно знал, что будут допрашивать, но что будет говорить — не имел ни малейшего понятия. Сидел рядом с Максимом, со стороны обвинения, и не был уверен вовсе, что сейчас выбрал правильную сторону. Ксюша сидела также, рядом с ним, но она никак на него не влияла, Давид с ней в последнее время вообще почти не разговаривал — много курил, хотел быть один и просто думал. Орлова понимала его, поэтому и не лезла.
А когда пришло время, слова полились как-то сами собой. Он просто посмотрел в полные надежды глаза Валерки, а потом и на самого Алекса на скамье подсудимых, который сидел очень понуро опустив голову, только периодически поглядывая на Цареву. Она же смотрела на блондина почти не отрывая взгляд. Так пристально и нежно, едва ли не ободряюще. Месхи тоже едва заметно улыбнулся ему. Может быть, сейчас он поступил не по справедливости, но зато по-дружески. Да и тем более, он не врал, не лавировал и не придумывал — Алекс был хорошим другом, товарищем, и охарактеризовать у адыгейца как-то само собой получилось только с хорошей стороны, ни слова плохого. Естественно, его характеристика учитывается, учитывается все, что может иметь какое-то значения для назначения силы наказания.
— Я могу садиться?
— Да, присаживайтесь.
И Давид решительно направляется к свободному месту возле Царевой. Он определился. Он будет за своих друзей и уже никак иначе. Он обнимает девушку, осторожно поглаживая ее успокаивающе по плечу.
— Все будет хорошо. — тихо шепчет Давид ей на ухо, хотя сам прекрасно понимает, что никакого хорошо здесь уже и быть не может. — Не волнуйся только.