Анна не прерывала.
Он встретился с ее взглядом на тягостное мгновение, а затем отвел взгляд. Она почувствовала, что узы, протянувшиеся между ними, разорвались.
– Простите, миссис Рен. – Он откашлялся. – Мне не следовало так вести себя с вами. Даю вам слово чести, что этого не случится вновь.
– Я… я… – Она попыталась выдавить слова из своего занемевшего горла. – Я должна вернуться к своей работе, милорд. – Единственная связная ее мысль требовала сохранять самообладание. Анна сделала движение, чтобы идти – на самом деле бежать, – но его голос остановил ее:
– Сэм…
– Что? – Все, чего она хотела, – это забиться в какую-нибудь нору и больше никогда не думать. Никогда больше не чувствовать. Но что-то в его лице удержало ее от того, чтобы уйти.
Эдвард смотрел на сеновал, словно искал что-то. Анна проследила за его взглядом, но ничего не увидела. Старый сеновал был почти пуст. Там, где когда-то, должно быть, лежали охапки сена, сейчас только пылинки парили в воздухе. Сено для лошадей складировалось теперь в пустых стойлах.
Но он по-прежнему смотрел на сеновал.
– Это было его любимое место, – сказал он наконец. – Самюэля, моего младшего брата. Ему было девять лет, на шесть лет младше меня – достаточная разница, чтобы я не воспринимал его всерьез. Он был тихим мальчиком. Он имел обыкновение прятаться на сеновале, хотя это возмущало мать: она боялась, что он упадет и убьется. Но это не останавливало его. Он проводил полдня здесь наверху, играя, я не знаю – с оловянными солдатиками, или с волчками, или еще с чем-то. Я иногда даже забывал, что он здесь, наверху, пока он не бросал сено мне на голову, чтобы подразнить. – Его брови сошлись вместе. – Или, наверное, он хотел привлечь внимание своего старшего брата. Но в пятнадцать лет я был слишком занят, жаждая научиться стрелять, пить и быть мужчиной, чтобы снизойти до него.
Эдвард отошел на несколько шагов в сторону, все еще изучая сеновал. Анна попыталась проглотить комок в горле. Почему сейчас? Зачем открывать ей всю эту боль теперь, когда это не имеет значения?
Он продолжал:
– Забавно, однако. Когда я только вернулся, я продолжал ждать, что увижу его здесь, в конюшне. Я вошел и посмотрел вверх… Ожидал увидеть его лицо, наверное. – Эдвард моргнул и пробормотал почти про себя: – До сих пор иногда жду.
Анна сунула кончик пальца в рот и прикусила его. Она не хотела слышать этого. Не хотела испытывать сочувствия к этому мужчине.
– Раньше конюшни были полны, – сказал он. – Мой отец любил лошадей и разводил их. Здесь работало много конюхов, и закадычные друзья моего отца проводили здесь много времени, обсуждая скакунов и охоту. Моя мать устраивала в Эбби вечеринки и планировала выход в свет моей сестры. Это место было таким оживленным. Таким счастливым. Лучшее место в мире. – Эдвард коснулся обветшалой двери пустого стойла. – Я никогда не думал, что уеду отсюда. Я никогда не хотел уезжать.
Анна обхватила себя руками и подавила всхлип.
– Но затем пришла оспа. – Он, казалось, смотрел в пространство, и морщины у него на лице стали заметнее. – И они умерли, один за другим. Сначала Сэмми, затем отец и мать. Элизабет, моя сестра, умерла последней. Ей остригли волосы из-за лихорадки, и она плакала и плакала безутешно, потому что думала, что теряет свою красоту. Два дня спустя ее положили в семейный склеп. Нам повезло, я думаю, – если можно назвать это везением. Другим семьям пришлось ждать весны, чтобы похоронить своих мертвых. Стояла зима, и земля была мерзлой. – Он сделал вдох. – Но я уже не помню последних событий: мне рассказали позже, потому что к тому времени я тоже заболел.
Он провел пальцем по скуле, где скопились шрамы от оспы, и Анна задалась вопросом, как часто он делал этот жест в годы, последовавшие за болезнью.
– И, конечно, я выжил. – Он посмотрел на нее с самой горькой улыбкой, которую она когда-либо видела, – словно пробуя желчь своим языком. – Только я один и выжил. Из всех нас я выжил.
Он закрыл глаза.
Затем он открыл их снова, его лицо, казалось, разгладилось.
– Я последний в моем роду, последний из де Раафов, – сказал он. – Нет дальних кузенов, чтобы унаследовать титул и Эбби, нет ожидающих неизвестных наследников. Когда я умру – если я умру без сына, – это все отойдет короне.
Анна заставила себя выдержать его взгляд, хотя внутри у нее все задрожало.
– У меня должен быть наследник. Ты понимаешь? – Он сжал зубы и сказал, как будто вытаскивал слова, окровавленные и оборванные, из самого сердца: – Я должен жениться на женщине, которая может родить детей.
Глава 14
Кто был ее любовником? Сестры спрашивали Аурею, поднимая брови с фальшивой озабоченностью. Почему она никогда не видела его при свете дня? А не видя его, как она могла быть уверена, что он вообще человек? Возможно, с ней разделяло постель чудовище слишком страшное, чтобы показаться при дневном свете. Возможно, этот монстр сделает ей ребенка, и она будет носить нечто ужасное – слишком ужасное, чтобы даже вообразить. Чем больше Аурея слушала своих сестер, тем тревожней ей становилось, и наконец она уже не знала, что думать и что делать. Именно тогда ее сестры предложили план…
Весь остаток дня для Анны тянулся невыносимо. Она заставила себя опустить перо в чернила, не потеряв ни капли. Она заставила себе переписать страницу манускрипта Эдварда. Когда она закончила эту страницу, то заставила себя сделать это снова. И снова. И еще раз снова.
В этом заключалась работа секретаря, в конце концов.
Давным-давно, еще когда Питер сделал ей предложение, она задумалась о детях. Она задавалась вопросом: будут ли волосы у их детей рыжими или каштановыми, и фантазировала на предмет возможных имен. Когда они поженились и переехали в крошечный дом, она беспокоилась, что для семьи будет недостаточно места.
Она никогда не беспокоилась по поводу того, что у нее не будет детей.
На второй год после свадьбы Анна начала внимательно следить за своими менструациями. На третий год она плакала каждый раз, когда видела пятна цвета ржавчины. К четвертому году их брака с Питером она знала, что он увлекся другой. Видимо, она не отвечала его потребностям либо как любовница, либо как производительница потомства, либо и то и другое, она так и не выяснила. А когда Питер умер…
Когда он умер, она взяла свои надежды на ребенка, тщательно запаковала их в коробку и спрятала эту коробку глубоко-глубоко в своем сердце. Так глубоко, что думала – она уже никогда не встретится лицом к лицу с этой мечтой. За исключением того, что одним предложением Эдвард достал коробку и открыл ее. И она увидела, что ее надежды, ее мечты, ее потребность родить ребенка ничуть не померкли, они оставались все такими же страстными, как и тогда, когда она была новобрачной.
О господи, быть способной дать Эдварду детей! Чего бы она только не сделала, от чего бы только не отказалась, чтобы суметь выносить ребенка. Ребенка, созданного из тел и душ их обоих. Анна почувствовала физическую боль в груди. Боль, которая ширилась внутри до тех пор, пока она едва могла сдержаться, чтобы не согнуться от ее нестерпимости.
Но она должна сохранять самообладание. Она находилась в библиотеке Эдварда, и Эдвард сидел не дальше чем в пяти футах от нее, поэтому она не могла показывать свою боль. Яростно она сконцентрировалась на движении пера по бумаге. Несмотря на то что буквы под ее пером выходили совершенно неразборчивыми, несмотря на то что потом страницу придется переписывать. Она переживет этот день.
Спустя несколько неприятных часов Анна медленно собрала свои вещи, двигаясь как очень старая женщина. Пока она делала это, приглашение на танцы Фелисити Клиавотер упало с ее шали. Она мгновение пристально смотрела на него. Целую вечность назад она намеревалась напомнить Эдварду о званом вечере. Теперь это казалось неуместным. Но матушка Рен сказала, что для Эдварда важно участвовать в местных светских мероприятиях. Анна распрямила плечи. Одно только это, затем она сможет идти домой.