Бен Сар Дин навел справки. Никто еще не догадался делать деньги на Кали. Тогда он отправился в лавку антиквара и там отыскал статую богини. Стоила она удивительно дешево. Купив изваяние, Бен Сар Дин, бережно держа богиню в руках, спросил у бывшего владельца, почему он так мало за нее запросил.
— Да потому что эта чертовка приносит несчастье, — ответил хозяин лавки. — Ее привезли в страну сто лет назад, и все ее владельцы плохо кончали. Теперь она ваша, дружище.
Но Бен Сар Дин был парень не дурак, во всяком случае, не настолько, чтобы верить в могущество одной богини — ведь в пантеоне его страны подобных божеств было около двадцати тысяч.
Сняв старый сарай, он переоборудовал его в ашрам и там установил статую.
И дело пошло. Первыми новообращенными стали студенты. По их словам, раньше они были скованы робостью и страхом, но стоило им впервые стянуть румал на шее человека, как они обрели силу.
Ученики сами многому научили Бен Cap Дина, которого звали Святым, эти дотошные ребята узнавали все новые и новые детали, связанные с культом Кали, богини смерти. Он не знал, где они добывают информацию и как проникают в суть индийских слов. А потом одной ужасной ночью ему приснилась многорукая богиня, она говорила с ним.
— Мелкий воришка, — сказала она ему. — Я оставляю тебе жизнь, потому что ты дал мне новый дом. Знай, мелкий воришка, все эти годы я жаждала вновь лицезреть смертные муки жертв. Не вмешивайся, мелкий воришка, в ритуалы смерти. Ничто на свете так не мило мне, как они.
Вбежав в пустой ашрам, Бен Cap Дин поднял глаза на ничего не стоящую, убогую статую, которую он даже не покрыл свежей краской, и увидел, что за это время у нее выросла еще одна рука. Ничто не указывало — ни шов, ни краска — что этой руки раньше не было. Только его память могла свидетельствовать обратное. Насмерть перепугавшись, он решил, что ошибся числом, и выбросил этот случай из головы.
К этому времени маленький индиец весил уже девяносто шесть кило и стал похож на гигантский колобок. Носил он костюмы за тысячу долларов и водил “Порше 911 С”. Зиму проводил на Ямайке, лето в Мэне, дважды в год навещал Французскую Ривьеру, и все это благодаря желтым платочкам, которые возвращались к нему с деньгами.
Он умел сохранять хорошую мину при плохой игре. Поэтому, когда в румале оказалось всего сорок долларов, он все-таки проделал перед свихнутыми юнцами разные индийские трюки, которых они ждали, и взял деньги. Хотя на эти деньги в Новом Орлеане нельзя даже прилично пообедать.
В этот тягостный вечер он не предполагал, что его денежные затруднения скоро кончатся и что он со своими огольцами станет во сто крат опаснее, чем любая банда, разбойничавшая на индийских дорогах.
Отправившись этой ночью спать, он не слышал, как песнопения в ашраме приобретают истерический характер.
Холли Роден, которая прошла в этот день инициацию, первая заметила перемену. Такова была ее награда за ублаготворение Кали.
— Растет, растет! — завопила она.
На боку статуи появилось небольшое утолщение, оно медленно вытягивалось — так медленно, что, казалось, всегда было на этом месте, однако, присмотревшись, можно было заметить несколько маленьких отростков — на растущей руке намечались пальцы.
Кали говорила с ними, и они Ее поняли.
У нее вырастала еще одна рука.
И руку нужно было кормить.
Глава пятая
Компания “Джаст Фолкс” внесла несколько поправок в должностную инструкцию стюардов. Римо не понимал, что это означает, и тогда инспектор сказала ему:
— Когда пассажир хочет в туалет, не надо читать ему лекцию о том, как управлять своим мочевым пузырем.
Инспектор была привлекательной темноволосой женщиной с обаятельной улыбкой; в ее поведении ощущалась отчаянная решимость, которая возникает, когда люди вдруг осознают, что дела идут не так уж хорошо. Она уже пообвыклась в компании “Джаст Фолкс” и не считала зазорным, что в полетах за пользование туалетной комнатой брали дополнительную плату, а напротив, видела в надзоре за этими поборами священную обязанность персонала.
— За каждое посещение туалета мы берем двадцать пять центов, — говорила она Римо. — К концу полета плата возрастает до четырех долларов. Поэтому, пожалуйста, вразумите своего коллегу и запретите ему давать инструкции, как избежать посещения туалета.
— А почему к концу полета плата возрастает до четырех долларов?
— Мистер Бейнс считает, что к концу путешествия пассажиры становятся довольно невыносимыми, так что это своего рода вознаграждение. Плата идет по возрастанию. Сначала — двадцать пять центов, после взлета — пятьдесят. И так далее.
— Но это грабеж, — сказал Римо.
— Никто не заставляет пассажиров пользоваться нашими туалетными комнатами.
— А что им делать?
— Надо быть предусмотрительнее и посетить туалет до отлета.
— А как объяснить пассажирам, почему плата так резко возрастает?
— Обычно мы говорим, что к концу полета расходуется больше горючего, и дополнительные нагрузки увеличивают траты.
— Не буду я требовать лишние деньги за удовлетворение естественной потребности.
— Тогда убыток покроют за счет вашего жалования.
Уже в следующем рейсе Римо первым делом раздал пассажирам закуски и содовую воду. Вырвал замки из дверей туалетов. Выдал всем бесплатно подушки и посоветовал после окончания полета забрать их домой как сувениры. Затем стал приглядываться к сидящим в салоне людям: не замышляется ли здесь новое убийство? Ему уже стало известно, что студент, летевший в его прошлый рейс, найден задушенным и ограбленным.
Но нет, его внутреннее чувство говорило, что пока ничего не планируется.
Позже он спросил Чиуна:
— Папочка, ты излучаешь ощущение смерти?
— Я не считаю смерть злом. Поэтому не излучаю, — ответил Чиун.
— Значит, могут существовать и другие люди, тоже не считающие смерть злом, — задумчиво произнес Римо. — И тогда они тоже не будут излучать смерть.
— Вполне возможно.
— Не могу поверить, что на свете ходят обученные профессионалы-убийцы, которые одновременно занимаются мелким воровством, — сказал Римо.
— Они могут и не быть обученными профессионалами. Тут возможна другая причина, — возразил Чиун.
— Какая?
— Поживем — увидим, — ответил Чиун и вернулся к пассажирам.
Ему нравилось быть стюардом, особенно если пассажиры оказывались покладистыми и делали то, что им говорили. Больше всего он любил обеспечивать их безопасность, рассказывая, что нужно делать в случае катастрофы.
— Крылья от самолета всегда отваливаются вот так, — показывал он. — Если это случится, старайтесь чувствовать себя не частью самолета, а частью Космоса.
— Вот как! И что же нам для этого делать? — не выдержала толстуха в салоне для курящих.
— Прежде всего, надо изменить вашу гнусную систему питания, — отозвался Чиун, тогда же решивший, что на его рейсах не будет салонов для курящих.
Он старался занять время пассажиров чтением, принеся несколько своих петиций и отрывки из поэзии Унг, где автор воспевал первый лепесток первого цветка в первое утро после сотворения мира.
— Не по душе мне эти цветастые разглагольствования, — попробовал было сопротивляться один молодой человек. — Лучше пойду покурю.
Но Чиун доказал ему, что вовсе не обязательно пользоваться пристяжным ремнем, чтобы сидеть как привязанный в кресле. Он проделал некоторые манипуляции с позвоночником юноши, и тот вдруг сразу по-новому оценил стихотворение. Он полюбил его всей душой.
Тогда Чиун сказал, что ему не нужно одобрение, вырванное силой, это не одобрение, а чистой воды притворство. Но юноша клялся, что проникся любовью к стихотворению, и слова, похоже, шли от сердца. В глазах его стояли слезы.
Чиун часто обходил пассажиров и беседовал с ними. Особенно по душе ему были рассказы родителей о неблагодарности детей, и тогда он подзывал Римо, чтобы тот тоже послушал.