— Не говори глупости, дорогой. Мы едем прямо в отель.
— Но там вас ждет сюрприз, — захныкала Кимберли.
— Да. Сюрприз. Мы с Кимми сочинили стихотворение и хотим прочитать его именно там. Всем троим. Нам это очень нужно.
— А почему бы и нет? — сказал Херб Палмер. — Мы отдыхаем. Забудем про всякие расписания.
— Какие милые у тебя детки, Эвелин, — проворковала миссис Палмер.
Они остановились у северной болотистой части лебединого озера.
— Может, лучше проехать дальше, ребятишки? — предложила миссис Бейнс. — Поближе к птичкам, туда, где гуляют люди?
— Нет. Пусть это произойдет здесь, — заупрямился Джошуа.
— Хорошо. Не спорим. Ну, читайте же ваше стихотворение.
— Выйдем из машины, — сказал Херб Палмер. — Поэзия нуждается в солнце, воздухе, воде и чистом небе.
Взрослые выбрались из машины, уселись на берегу, сбегавшему к воде, и стали разглядывать плавающих вдали лебедей.
— Ну, а как стихотворение? — напомнил Херб Палмер. — Давайте его послушаем.
Джошуа улыбнулся. Кимберли тоже улыбнулась. Из своих карманов они извлекли желтые платки.
— Они мне что-то напоминают, — сказала миссис Бейнс. — Вы что, взяли их в том месте?
— Да, мама, — ответила Кимберли. — И вы, все трое, должны их надеть.
— Нет, — смеясь, сказал мистер Палмер. — Сначала — стихотворение.
— На счастье, — настаивал Джошуа. Ну, пожалуйста, — умоляла Кимберли. — У Джошуа есть еще один, для тебя, мамочка.
Дети набросили платки на шеи взрослых.
— Можно это считать сигналом? — шепнула Кимберли брату.
— Можно.
Девочка подскочила со спины к мистеру Палмеру, и, крича “Убивай для Кали! Убивай для Кали!” — они затянули платки на шеях Палмеров.
— Убивай для Кали. Она возлюбила смерть. Убивай, убивай, убивай!
Миссис Бейнс любовалась лебедями. Не поворачивая головы, она произнесла:
— Странное стихотворение. Никакой рифмы. Это что, верлибр? Или белый стих?
— Убивай, убивай, убивай!
У Палмеров глаза вылезли из орбит. Язык миссис Палмер, синий и распухший, вывалился наружу. Херб Палмер силился освободиться, но металлическая пряжка на румале держала его крепко.
— Не думаю, дети, чтобы Палмеры пришли в восторг от вашего стихотворения, — ледяным тоном проговорила миссис Бейнс, все еще не поворачиваясь.
— Убивай, убивай, убивай!
Дети ослабили румалы только тогда, когда окончательно замерли руки Херба Палмера.
Обернувшись, миссис Бейнс увидела на траве распростертые тела своих друзей.
— Очень смешно, — произнесла она все так же холодно. — Вы, все четверо, видимо, сговорились и затеяли этот фарс, чтобы нагнать на меня страх. Так вот, вы просчитались, меня не так легко запугать. Не забывайте, что я вам обоим пеленки меняла. Кимберли во всяком случае точно меняла. Один раз. Кажется, в декабре. Няня была больна. Херб? Эмми?
Но Палмеры продолжали лежать и выглядели ужасно. Лица распухшие, глаза навыкате и устремлены прямо в небо. Язык миссис Палмер вздулся и уже начал темнеть.
— Эмми, — Эвелин Бейнс трясла свою старую подругу. — Должна сказать тебе, что ты выглядишь не лучшим образом. Полным женщинам не идет высовывать язык, от этого лицо приобретает глупое выражение. — Она взглянула на детей. — Почему они не шевелятся? Они, что?.. Полагаю... они ... мертвы?
— Ты так думаешь, мамочка? — Джошуа Бейнс прошмыгнул мимо и стал сзади нее.
— Невозможно... вы просто разыгрываете меня? Вы же не хотели...
— Она возлюбила смерть, — тихо проговорил Джошуа Бейнс, затягивая желтый румал на шее матери. — Кали возлюбила смерть.
— Джош... Джо... Дж...
Умирая, Эвелин Бейнс молила только об одном — чтобы дети проявили такт и после ее смерти засунули язык обратно ей в рот.
Но дети этого не сделали.
Глава шестнадцатая
В цоколе санатория “Фолкрофт” Харолд В. Смит шел мимо безукоризненно чистых труб, вслушиваясь в свои, гулко разносившиеся по подвалу шаги.
Миновав доживающее здесь свой век неиспользованное и устаревшее больничное оборудование и запечатанные коробки с архивом более чем десятилетней давности, он остановился у маленькой двери с замочной скважиной такого микроскопического размера, что в нее невозможно было заглянуть, к тому же от земли ее отделяли шесть футов.
Смит вставил в замок ключ, не имеющий дубликатов, и вошел в крошечную квадратную комнатку, сплошь обитую деревом. Под деревом слоями лежал легко воспламеняющийся пластик. В случае пожара комната должна бала сгореть в считанные минуты.
Кабинет Смита находился непосредственно над комнатой. В отличие от нее стены кабинета были выложены огнеупорным асбестовым покрытием, однако пол был деревянный и в случае чего мог быстро, сгореть.
Смит осмотрел свой гроб. Собственно, в прямом смысле слова это сооружение гробом не являлось, напоминая, скорее, соломенный матрас, лежащий на мгновенно воспламеняющих подпорках. Что-то в духе погребального костра викингов. Впрочем, у Смита недоставало воображения называть это иначе, чем “гроб”. В конце концов, именно ему суждено лежать мертвым. Так почему бы не гроб?
Внутри матраса лежал запечатанный флакон с цианистым калием. Смит поднес его к свету, чтобы убедиться, что ни одна капля не просочилась наружу.
Надеяться только на капсулу с ядом, которую он постоянно носил с собой, было опасно. Он мог потерять ее или отравить кого-то другого. А вот цианистый калий из “гроба” никуда не мог деться.
Если о существовании КЮРЕ узнают, огонь в кабинете Смита сначала уничтожит компьютеры, четыре огромных машины, которые Смит постоянно усовершенствовал более двадцати лет; эти компьютеры хранили тайны почти всех известных людей.
А Смит тем временем спустится в подвал и откроет флакон с цианистым калием. Если он принадлежит к той половине человечества, которая способна уловить запах в смертельной дозе этого яда, то почувствует аромат миндаля. Его ждет мучительная, но быстрая смерть. Агония, судорожные конвульсии, и — конец. А уже через несколько секунд огонь уничтожив пол кабинета, ворвется в комнату.
Все было в полном порядке, и Смит почувствовал некоторое удовлетворение. Он крепко сжал пальцы, как бы ища сам у себя поддержки. Заметив этот непроизвольный жест, Смит разжал сплетенные кисти рук, но белые полоски от пальцев еще некоторое время оставались на коже. Зацепив кожу на руке пальцами, он оттянул ее и, отпустив, наблюдал, как ей потребовалось несколько секунд, чтобы лечь на прежнее место.
Он видел, что руки стали старыми — сухими и жесткими. Эластичность кожи исчезла где-то между годами его юности, когда несправедливое устройство мира наполнило его яростью и толкнуло на правую борьбу, и настоящим временем, когда вид нетронутого флакона с ядом, предназначенного для него же самого, успокаивал Смита.
Как мельчаем мы с годами, подумал он, поднимаясь по лестнице. И как мало вещей даруют нам подлинную радость.
Не успел он войти в кабинет, как зазвонил красный телефон.
— Слушаю, господин Президент.
— Мне только что доложили, что уничтожены все пассажиры самолета “Эйр Юуроп”. Всех нашли в Париже в окрестностях задушенными.
— Я уже знаю, сэр, — сказал Смит.
— Сначала эта катастрофа с “Интернэшнл Мид-Америка”, разразившаяся неделю или около того назад. И вот теперь — новая. Убийцы расширяют сферу влияния.
— Похоже на то.
— Ничего хорошего в этом нет, — укоризненно произнес Президент. — Пресса клеймит нас позором.
— Обычное дело, господин Президент. Черт побери, но надо же мне отвечать. Что удалось сделать вашему человеку?
— Он продолжает работать, сэр.
— Это вы мне уже говорили, — раздраженно проговорил Президент.
— С тех пор ничего не изменилось, — невозмутимо ответил Смит.
— Хорошо, — с еле сдерживаемым раздражением произнес голос на другом конце провода. — Не собираюсь вас учить, но хочу, чтобы вы поняли всю глубину пропасти, куда мы падаем. Если мы не сумеем защитить наши воздушные дороги, значит, нам с вами нечего делать в наших креслах.