— А что есть?
— Еда. Магазинная. Готовая, — она появилась в дверях. — Вот ни за что не поверю, что ты привереда.
— Я — нет, но не хочу заставлять тебя готовить, тем более после трудового дня.
— Я на дому работаю, у меня что будни, что выходные, всё одно. Так что на счёт ужина?
— Пошли!
Остатки салатов, курицы гриль, какое-то печенье — Данка усиленно выдумывала легенду откуда это всё у неё, но Лёха, к счастью, и не спросил.
— А мне работу предложили, — сказал он как бы невзначай, хотя Данка видела, что ему хотелось об этом поговорить.
— У тебя же есть работа, — удивилась она.
— Эта, как бы правильнее сказать, посерьёзней. Товарищ предложил, тоже бывший альфовец, хотя мы и говорим, что бывших не бывает.
— Поделишься или секрет?
— Поделюсь. Буду работать телохранителем, — он накручивал верёвочку от чайного пакетика на ложку. — Он сам так работает. Говорит, работа не пыльная, а платят неплохо. Так что я решил согласиться.
— Тогда я рада за тебя. Разомнёшься. А то засиделся там в своей ремонтной конторе, — улыбнулась она.
— Это точно. Не знаю, правда, насколько меня хватит. Не люблю я этих капризных детей.
— Тебя ребёнка нанимают охранять?
— Да, — кивнул он, жуя.
— Валяюсь я с этих богатеньких с их паранойями и манией преследования, — сказала она, имея в виду совсем не Лёхиного нанимателя.
— И я валяюсь, и сомневаюсь пока. Но, в принципе, я ж не нянькой устраиваюсь, моя задача за подозрительной суетой вокруг следить, а не сопли им подтирать.
— А у тебя есть дети? — Данка забрала у него кружку и пошла наливать свежий чай.
— Нет, — ответил он ей в спину.
— Конечно, какие дети, когда ты всё по горячим точкам, да в разъездах, — поставила она перед ним кипяток.
— А ты сама почему не замужем-то?
— Господи, Лёха, да не трави ты мне душу. Не замужем и не замужем. Не сложилось, вот и всё. Не встретила никого подходящего, никому не пригодилась.
— А я надеялся ты скажешь, что ты меня ждала.
— Ага, — она посмотрела в его самые прекрасные на свете глаза и ничего не почувствовала. Ничего. — И ещё бы столько прождала, не урони я так неудачно телефон.
— Ты права. Наверно, я мог бы сделать больше, чтобы тебя найти.
— Наверно, если бы, возможно — всё это слова. Пустые слова, которые ничего не меняют. Поэтому пусть оно всё идёт как идёт. И не будем торопиться.
И Лёха понял её слова буквально. И ни с чем её не торопил, за что Данка была ему бесконечно благодарна.
Но сегодня она красила глаза, чтобы пойти с ним на предновогоднюю вечеринку. И вряд ли ей удастся спровадить его после домой. И она ненавидела себя за это, и презирала, но чувствовала себя как политрук перед танком со связкой гранат: «Велика Россия, а отступать некуда!»
Вечеринка эта обещала стать той ещё ярмаркой лицемерия: беременная от другого мужика Оксанка со своим новым ухажёром Ромой, Лёха и Данка, изображающая из себя непорочную деву Орлеанскую.
— Отлично выглядишь, — сказала ей Оксанка, пока парни ушли за закусками.
— Сама такая! — ответила ей Данка угрюмым взглядом.
— Что делать будешь? Женское недомогание изображать?
— А ради чего?
— Ну, в принципе да, — Оксанка выискала в толпе взглядом широкоплечую Лёхину фигуру. — Он же красив как греческий бог. Преступление такому парню не дать.
— Сама-то что будешь делать?
— Ещё не знаю, — Оксанка полезла в сумочку, достала пудру, и продолжила говорить, похлопывая себя пуховкой по лбу: — Ведь и не напьёшься же. А то родится ещё алкоголик.
— Ну, с одного бокала шампанского может и не родится. А вообще долго собираешься врать?
— Да почему сразу врать-то? — она зло захлопнула пудреницу. — Я не вру. Просто не говорю правду.
— Да, нет, ты врёшь. Водишь несчастного парня за нос.
— На себя посмотри.
— А я никому ничего не должна.
— Ой, ладно, — передразнила её Оксанка и замолчала, когда Ромка поставил перед ней тарелку и бокал шампанского.
— Спасибо! — растянула губы в улыбке подруга.
Ромка оказался щуплым, скромным молчаливым парнем ничем не примечательной внешности. Смотришь на него — он есть, закроешь глаза — и уже не можешь его вспомнить, таким безликим он казался. Оксанка явно помыкала им и капризничала. Это легко можно было оправдать её беременностью, если бы только Ромка был в ней виноват.